Августовские пушки - Барбара Такман

Данилов уехал вместе с великим князем в ставку в Барановичах. Спокойное место в лесу, где ставке суждено было находиться в течение года, было выбрано потому, что Барановичи стояли на стыке северо-южной железной дороги с главной линией Москва — Варшава. Отсюда осуществлялось руководство обоими фронтами, германским и австрийским. Великий князь Николай Николаевич со своей свитой, старшими офицерами генерального штаба и военными атташе союзников, жил и ел в вагонах, потому что оказалось, что дом, предназначенный для верховного главнокомандующего, находился слишком далеко от дома начальника станции, где разместились оперативный и разведывательный отделы. Для защиты вагонов от солнца и дождя над ними возвели навесы, между железнодорожных путей проложили также деревянные тротуары, а в пристанционном саду построили легкий павильон с занавесками, где летом была столовая. Все было просто, без всякой помпы, за удобствами не гнались. Помехой оказались только низкие двери, потому что, входя в них, очень высокий великий князь нередко набивал шишки. Поэтому все притолоки белели наклеенными бумажками, чтобы обратить его внимание и напомнить вовремя нагнуться.

Данилов был обеспокоен очевидной потерей Ренненкампфом контакта с противником и плохой связью, в результате чего Жилинский, по-видимому, толком и не знал, где же находятся армии, которые также не имели сведений о местонахождении друг друга. Когда ставке стало известно, что Самсонов 24–25 августа столкнулся с противником и собирается возобновить бой, беспокойство о том, что Ренненкампф не сможет замкнуть вторую часть клещей, значительно возросло. 26 августа великий князь посетил Жилинского в штабе фронта в Волковыске, требуя, чтобы Ренненкампф двинулся вперед. В своем ленивом преследовании, начатом 23 августа, Ренненкампф прошел через прежние германские позиции на Ангераппе, которые покинула 8-я армия, передислоцировавшись на юг. Следы поспешного отхода подтвердили его мнение о разбитом противнике. Как вспоминает один из офицеров его штаба, Ренненкампф считал, что стремительное преследование врага ошибочно, так как он тогда слишком быстро откатится к Висле и Самсонов не сумеет его отрезать. Ренненкампф не предпринял никаких усилий для того, чтобы следовать за противником, не теряя его из виду, но это упущение, похоже, совсем не тревожило Жилинского, который легко согласился с версией Ренненкампфа о бегстве немцев.

В приказе, направленном Жилинским Ренненкампфу на следующий день после визита великого князя, 1-й армии предписывалось преследовать врага, который, как считалось, все еще отступает, а также принять меры против возможной вылазки немцев из крепости Кенигсберг у нее на фланге. Для блокирования Кенигсберга предполагалось выделить шесть резервных дивизий, но они еще не подошли. Теперь Жилинский приказывал Ренненкампфу обложить Кенигсберг силами двух корпусов, пока не прибудут резервные дивизии, и организовать двумя оставшимися корпусами «преследование той части войск противника, которая, не укрывшись в Кенигсберге, стала бы отступать к Висле». «Предполагая», что противник отступает, Жилинский и представить себе не мог, что немцы угрожают Самсонову, и не торопил Ренненкампфа на соединение с правым флангом Самсонова, как изначально планировалось. Он только сообщил командующему 1-й армии, что «совокупные действия» 1-й и 2-й армий должны быть направлены на то, чтобы отжать отступающих немцев от Вислы к морю. Но поскольку обе русские армии ни находились в соприкосновении друг с другом, ни двигались друг другу навстречу, слово «совокупные» вряд ли было уместным.

Утром 26 августа VI корпус армии Самсонова начал свой марш к центру, не зная, что действует по уже отмененному приказу. Одна из дивизий находилась в движении, когда в другой получили известие, что противник обнаружен в шести милях севернее и позади нее. Предположив, что это те вражеские войска, которые отступают от Ренненкампфа, командир русской дивизии решил повернуться и атаковать их. На деле же обнаруженным противником был выдвигавшийся на рубеж атаки корпус Макензена. Макензен нанес удар, отчаянно отбивавшиеся русские обратились за помощью к дивизии, находящейся на марше и отошедшей уже на восемь миль. Она повернула назад и, пройдя в общей сложности девятнадцать миль, к исходу дня натолкнулась на второй германский корпус — корпус Белова. Обе дивизии утратили между собой связь. Командир корпуса генерал Благовещенский «потерял голову» (это выражение было использовано одним английским историком); командир дивизии, которая весь день вела бой и потеряла 5000 человек и 16 орудий, по собственной инициативе отдал приказ отступать. В течение ночи в результате противоречивых приказов и распоряжений на их отмену суматоха только усилилась, части перепутались на дорогах, и к утру VI корпус был полностью дезорганизован и продолжал отступать. Правое крыло Самсонова повернуло.

Пока все это происходило, два с половиной корпуса, находившиеся в центре, начали наступление. Части генерала Мартоса были в середине и вели упорный бой. Его сосед слева, дивизия XXIII корпуса, была контратакована и отброшена, оставив открытым фланг Мартоса. Находившийся от него справа XIII корпус генерала Клюева взял Алленштейн, но, узнав, что Мартосу приходится тяжело, двинулся ему на помощь, оставив Алленштейн VI корпусу, который, как думал Клюев, был на подходе. VI корпус так и не появился, и у Алленштейна остался неприкрытый промежуток.

В нескольких милях за линией фронта, в штабе 2-й армии в Нейденбурге, Самсонов обедал со своим начальником штаба, генералом Постовским и английским военным атташе майором Ноксом, когда на улицах города появилась разбитая дивизия XXIII корпуса. Среди солдат ширилась паника; любой звук они принимали за шум преследователей. Дребезжание санитарной фуры вызвало крики «Уланы!». Услышав шум, Самсонов и Постовский, нервный человек в пенсне, известный по непонятным причинам под прозвищем «Сумасшедший мулла», пристегивая сабли, выбежали на улицу. Первое, что бросилось в глаза, это вид солдат. Люди были «ужасно измучены… три дня они не видели хлеба…» Как сообщил генералам один из полковых командиров: «В течение двух дней солдаты не получали продовольствия, ни один из обозов не подошел».

Еще не получив всех сведений о катастрофе, произошедшей с VI корпусом, к концу дня Самсонов понял, что теперь задача состояла не в том, чтобы обойти противника, а в том, чтобы самому избежать охвата немцев. Тем не менее он решил не выходить из боя, а возобновить его на следующий день силами центрального корпуса с целью задержать немцев до подхода Ренненкампфа, который бы нанес решительный удар. Он направил распоряжение генералу Артамонову, командиру I корпуса, держащему фронт против Франсуа на русском левом фланге, «прикрывать фланг армии… любой ценой». Он был уверен, что «даже сильно превосходящий противник не сможет сломить сопротивление славного I корпуса», добавив, что успех боя зависел от его стойкости.

На следующее утро, 27 августа, наступил столь ожидаемый момент для наступления Франсуа. Наконец-то прибыла его артиллерия. В 4 часа утра, до наступления рассвета, ураганный обстрел обрушился на позиции I корпуса русских в Уздау. Командование германской 8-й армии, с невозмутимо спокойным Гинденбургом, с серьезным и напряженным Людендорфом, по пятам за которым тенью следовал Гофман, покинуло временный штаб в Лёбау, в двадцати милях от фронта, и разместилось на холме, откуда Людендорф намеревался «наблюдать на месте» за взаимодействием корпусов Франсуа и Шольца. Не успели они еще взойти на холм, как поступило донесение о том, что Уздау взят. Почти немедленно пришло второе известие, опровергавшее первое. Продолжала грохотать ведущая обстрел германская артиллерия. В русских окопах солдаты «I славного корпуса», голодные, как и их товарищи по XXIII корпусу, утратившие желание сражаться, бежали от града снарядов. Убитых было не меньше, чем спасшихся. К 11 часам утра I корпус покинул поле битвы, которая была выиграна только одной артиллерией. Людендорф, чьи преждевременные опрометчивые приказы могли бы привести к поражению, почувствовал, что теперь оборона русской 2-й армии «прорвана».

Но 2-я армия еще не была разбита. Людендорф обнаружил, что «в противоположность другим войнам» здесь сражение за один день не выигрывается. Продвижение Франсуа по-прежнему задерживалось к востоку от Уздау; два русских корпуса в центре продолжали атаковать; над германским тылом все еще нависала угроза удара Ренненкампфа. Дороги были забиты беженцами и стадами; люди уходили целыми деревнями. Германские солдаты тоже были измучены, и им тоже чудилось преследование в цокоте копыт. Крики «Они идут!», прокатившись по колонне, превращались в паническое: «Казаки!..» Возвратившись в Лёбау, главное командование в ужасе узнало, что корпус Франсуа бежит и «остатки» его частей уже в Монтове. Срочный телефонный разговор подтвердил, что отступающие войска I корпуса, группы павших духом солдат, действительно обнаружены перед железнодорожной станцией. Если фланг Франсуа поддался, то тогда все сражение может быть проиграно. На какой-то жуткий момент перед глазами штаба возникло видение проигранной кампании, отступления за Вислу и оставления Восточной Пруссии, то самое видение, которое ужасало Притвица. Позднее было установлено, что солдаты в Монтове принадлежали к одному батальону, бежавшему из-под Уздау.