Августовские пушки - Барбара Такман

Двадцать девятого августа генерал Мартос и несколько членов его штаба с охраной из пяти казаков пытались выбраться из леса. Повсюду стреляли. Генерал-майор Мачуговский, начальник штаба Мартоса, был убит пулеметной очередью. Постепенно погибли почти все, и кроме генерала в живых остались лишь один штабной офицер и два казака. Так как походный ранец был у адъютанта, а тот теперь пропал без вести, то Мартос с самого утра не ел, не пил и не курил. Одна из обессилевших лошадей пала, остальных вели в поводу. Наступила ночь. Путники пытались ориентироваться по звездам, но небо было скрыто облаками. Послышался шум приближавшихся солдат, и беглецы решили, что это свои, так как лошади тянули в том направлении. Неожиданно вспыхнул германский прожектор и стал шарить по лесу, нащупывая их. Мартос пытался ускакать, но лошадь под ним убили. Он упал, и его схватили германские солдаты.

Потом в «грязной маленькой гостинице» в Остероде, куда был доставлен пленный Мартос, появился Людендорф и, говоря на чистом русском языке, насмехался над побежденными и хвалился, что теперь русская граница открыта для вторжения. Затем вошел Гинденбург и, «увидя меня взволнованным, долго жал мне руки, прося успокоиться». На плохом русском языке с сильным акцентом он обещал вернуть Мартосу саблю и затем, поклонившись, сказал: «Я желаю вам более счастливых дней».

В лесах к северу от Нейденбурга остатки корпуса Мартоса были уничтожены или взяты в плен. Из XV корпуса только одному офицеру удалось вернуться в Россию. Милях в десяти к востоку от Нейденбурга остатки XIII корпуса генерала Клюева, которого тоже взяли в плен, заняли круговую оборону. С четырьмя орудиями, захваченными в лесу у немцев, они отбивались от врага всю ночь 30 августа, пока хватило снарядов и патронов и большинство не было убито.

Последнюю русскую атаку в тот день с большой отвагой провел генерал Сирелиус, занявший место смещенного командира I корпуса генерала Артамонова. Собрав разрозненные полки и части артиллерии, не участвовавшие в сражении, что составило в общей сложности примерно дивизию, он, предприняв наступление, прорвал позиции Франсуа и снова взял Нейденбург. Но было слишком поздно и город удержать не удалось. Это последнее действие 2-й русской армии было осуществлено без ведома и не по приказу генерала Самсонова, так как он был мертв.

Ночью 29 августа он, также как и Мартос, попал в окружение в другой части леса. Проехав через лес, примыкавший к железной дороге, он и его спутники достигли Вилленбурга, находившегося всего в семи милях от русской границы, но немцы прибыли туда раньше них. Генерал и его группа дождались в лесу наступления темноты и затем, поскольку верхом по вязкому болоту было не проехать, двинулись пешком. Спички кончились, и поэтому они не могли сверить свой путь по компасу. Брели в темноте, взявшись за руки, чтобы не потеряться. Самсонов, страдавший от астмы, заметно слабел. Он все повторял Постовскому, своему начальнику штаба: «Царь доверился мне. Как я встречусь с ним после такого разгрома?» Пройдя шесть миль, отряд остановился на отдых. В час ночи Самсонов отполз под сосны, где было темнее. В тишине ночи щелкнул выстрел. Постовский сразу же понял, что это значило. Еще раньше Самсонов сказал ему о своем намерении совершить самоубийство, но Постовский думал, что отговорил его. Теперь он был уверен, что генерал мертв. Офицеры штаба пытались найти тело в темноте, но не смогли. Они решили дождаться утра, но, когда небо стало светлеть, услышали приближавшихся немцев. Русским пришлось отказаться от поисков, они направились к границе, где встретили казачий патруль и в конце концов оказались в безопасности. Тело Самсонова было найдено немцами и похоронено в Вилленбурге, откуда в 1916 году благодаря помощи Красного Креста вдова Самсонова перевезла его для похорон в России.

Завеса безмолвия и неизвестности окутала 2-ю армию. Радио в штабе Жилинского молчало; в течение двух дней от Самсонова ничего не было слышно. Теперь, когда уже было слишком поздно, Жилинский приказал кавалерии Ренненкампфа прорваться через германские позиции у Алленштейна и выяснить, что случилось со 2-й армией. Но эта задача не была выполнена, потому что 8-я армия, уничтожив одну половину клещей, которые должны были сломить ее, уже разворачивалась, чтобы теперь расправиться с другой.

Едва ли не с ужасом и трепетом осознавали немцы масштабы своей победы. Количество убитых и пленных и захваченных орудий противника было огромно: в плен попало 92 000 человек, а по некоторым данным, даже больше. Потребовались шестьдесят поездов и целая неделя после сражения, чтобы перевезти их в тыл. Из шестисот орудий, которыми располагала 2-я армия, было потеряно, по разным подсчетам, от трехсот до пятисот. Доставшихся лошадей табунами сгоняли в поспешно сооруженные загоны. Хотя и не существует какой-то твердо установленной цифры числа убитых и раненых, она превышает 30 000 человек. Практически перестали существовать XV и XIII корпуса, из них гибели и плена удалось избежать всего пятидесяти офицерам и двум тысячам ста солдатам. В двух фланговых корпусах, VI и I, отступивших первыми, уцелело приблизительно по дивизии в каждом, в XXIII корпусе — около бригады.

Победители тоже понесли тяжелые потери; усталость и шестидневное напряжение непрерывных боев сказывались на нервах. Когда Нейденбург, переходивший из рук в руки четыре раза, был снова взят немцами 31 августа, солдат военной полиции попытался остановить автомобиль, на большой скорости пересекавший главную площадь. Когда машина, в которой находился генерал фон Морген, не остановилась на окрик «стой!», нервный полицейский завопил: «Русские!» и выстрелил. Вслед за ним по автомобилю грохнул залп, в результате был убит шофер и ранен офицер, сидевший рядом с генералом. В ту же самую ночь, едва не расстрелянный несколько часов назад своими же солдатами, генерал был разбужен денщиком, который с воплем «Русские пришли!» выскочил из дома, схватив одежду генерала. К своему «крайнему раздражению», фон Моргену пришлось выбежать на улицу, затягивая ремень с кобурой револьвера поверх нижнего белья.

Для очень многих, за исключением нескольких офицеров, то было первое боевое крещение огнем, и возбужденное воображение под влиянием страха, волнения, усталости и недельного кровопролитного сражения породило фантастическую, ставшую легендой выдумку о том, будто бы тысячи русских тонули в болотах и их по самые шеи затягивало в трясину и зыбучие пески, а немецким солдатам приходилось приканчивать их из пулеметов. «Их крики будут звучать у меня в ушах до самого смертного дня», — признавался один офицер своим друзьям в Германии. «Широко распространившийся рассказ о русских, загнанных в болота и погибших там, — не более чем миф, — писал Людендорф, — так как поблизости не было ни одного болота».

Когда стали известны размеры поражения русских, германское командование стало считать, что оно одержало, как писал Гофман в своем дневнике, «одну из величайших побед в истории». Было решено, если верить Гофману, то по его, а если Людендорфу, то по «моему предложению», назвать сражение «битвой под Танненбергом» в качестве запоздалой компенсации за давнее поражение, которое здесь понесли тевтонские рыцари от поляков и литовцев. Несмотря на свой второй триумф, еще больший, чем под Льежем, Людендорф не торопился присоединиться к всеобщему ликованию, «поскольку нервное напряжение, которое у меня вызывало неведение о намерениях армии Ренненкампфа, было слишком велико». Однако теперь он мог с большей уверенностью повернуться против Ренненкампфа, прибавив к своим силам два дополнительных корпуса, которые Мольтке посылал ему с Западного фронта.

Своим триумфом Людендорф во многом был обязан другим: Гофману, который, хотя и исходил из неправильных предпосылок, но был твердо уверен, что Ренненкампф откажется от преследования, и который разработал план и составил приказы, повернувшие 8-ю армию на Самсонова; Франсуа, который не подчинился приказам Людендорфа и осуществил охват левого фланга русской 2-й армии; Гинденбургу, который в критический момент успокоил Людендорфа; и наконец и прежде всего фактору, который не был учтен при тщательном германском планировании, — русской радиосвязи. Позднее Людендорф зависел в своих решениях от ставшего для него уже привычным перехвата русских телеграмм, которые его штаб постоянно собирал, дешифровывал или переводил на немецкий и представлял ему для ознакомления ежедневно в 11 часов вечера. Если штабные офицеры почему-то опаздывали, Людендорф начинал нервничать и лично появлялся у связистов, чтобы выяснить, в чем дело. Гофман полагает, что в победу под Танненбергом огромный вклад внесли именно перехваченные радиограммы. «У нас был союзник — наш враг, — говорил он. — Мы знали все планы противника».

Для публики же спасителем Восточной Пруссии был номинальный командующий — Гинденбург. Престарелый генерал, вытащенный из отставки в старомодном синем мундире, благодаря победе у Танненберга превратился в титана. Триумф в Восточной Пруссии, невероятно раздутый по сравнению с его настоящим значением, создал для Германии миф Гинденбурга. Даже хитрое злоязычие Гофмана не сумело повредить ему. Позднее, уже в качестве начальника штаба Восточного фронта, водя гостей по полям Танненберга, Гофман рассказывал: «Вот здесь фельдмаршал спал перед сражением, здесь он спал после сражения, а вот здесь — во время сражения».