Августовские пушки - Барбара Такман

В конце дня правда о том, что немцы вовсе «не отступают за Вислу», а наступают на Самсонова, дошла все-таки до штаба Жилинского. Он наконец телеграфировал Ренненкампфу, что 2-я армия атакована и ведет тяжелый бой и что он должен помочь, «двинув свой левый фланг вперед, насколько возможно», но указанные рубежи были много западнее и выдвинуты недостаточно далеко, а о безотлагательности действий или форсированных маршах указаний не поступило.

Сражение шло уже третий день. Две армии уже ввели в бой все наличные силы, они накатывались друг на друга, схватившись, расходились и снова сталкивались в боях, проходивших на фронте протяженностью в сорок миль. Один полк продвигался вперед, его сосед, наоборот, отступал, в образовавшийся разрыв вклинивался противник или же, непонятно почему, оставлял промежуток незанятым. Грохотали пушки, кавалерийские эскадроны, пехотные части, тяжелые батареи на конной тяге двигались через деревни и леса, между озерами, по полям и дорогам. Снаряды рвались на улицах деревень, сметали дома и фермы. Наступавший под прикрытием артиллерии батальон скрывался за завесой дыма и тумана, уйдя навстречу неизвестной судьбе. Колонны пленных, конвоируемых в тыл, мешали продвижению наступающих войск. Бригады брали позиции или сдавали их, подключались не к тем линиям связи, смешивались с чужими дивизиями. Командиры не знали, где их части, сновали штабные автомобили, в небе летали германские самолеты, стараясь собрать сведения об обстановке и перемещениях частей; командующие армиями пытались понять, что происходит, и отдавали приказы, которые могли быть не получены, или не выполнены, или не соответствовали реальному положению дел, когда все же добирались до линии фронта. Триста тысяч человек выступили друг против друга, маневрировали и устало контрманеврировали, стреляли из винтовок и пушек, напивались, если им везло и они занимали деревню, или сидели на земле в лесу с товарищами по оружию, когда наступала ночь; а на следующий день бой начинался снова. Так шло огромное сражение на Восточном фронте.

На рассвете 28 августа генерал Франсуа начал бой еще одним шквальным артиллерийским налетом. Людендорф приказал ему повернуть левее, дабы облегчить нажим на корпус Шольца, который, как полагал начальник штаба армии, был «сильно измотан». Игнорируя приказ, Франсуа придерживался строго восточного направления, намереваясь завершить охват фланга Самсонова и отрезать ему пути отступления. Теперь, после выказанного Франсуа накануне неповиновения, которое принесло успех, Людендорф чуть ли не упрашивал его подчиняться приказам. I корпус «окажет самую большую услугу армии, выполняя эти указания», — говорил он. Не обращая на просьбы Людендорфа внимания, Франсуа двигался на восток, выставляя на дорогах заслоны, чтобы не дать противнику прорваться.

Беспокоясь за центр, Гинденбург и Людендорф ожидали исхода сражения в штабе Шольца у деревни Фрёгенау, находящейся в двух милях от еще меньшей деревушки с названием Танненберг. Приказы помечались «Фрёгенау». Людендорфа опять мучили опасения по поводу Ренненкампфа. Озабоченный положением корпуса Шольца, обозленный на Франсуа и крайне недовольный очень «ненадежной полевой телефонной связью», соединявшей его с этим непослушным командиром, не имея вообще никакой телефонной связи с корпусами Макензена и фон Белова на левом фланге, начальник штаба армии был «далеко не удовлетворен». Макензен и Белов, сбитые с толку противоречивыми приказами, требовавшими двигаться сначала в одном направлении, а потом в другом, отправили в штаб армии офицера на аэроплане, чтобы тот выяснил, что к чему. Посланца встретил «далеко не дружественный прием», поскольку ни один из корпусов не находился там, где должен был быть по плану. Ко второй половине дня, однако, оба продвигались уже вполне удовлетворительно: Макензен преследовал сломленное правое крыло русских, а фон Белов шел к промежутку у Алленштейна, для удара по русскому центру. Теперь продвижение Франсуа казалось более оправданным, и Людендорф отдал ему приказ двигаться в том направлении, в каком командир корпуса уже действовал и без этого приказа.

И в тот момент, когда германский штаб начало охватывать приятное и теплое предчувствие грядущей победы, вдруг пришло сообщение о том, что армия Ренненкампфа находится на марше, и сомневаться в этом не приходится. Но то расстояние, какое русские пока преодолели за день, внушало уверенность, что они опоздают. Действительно, когда находившийся ближе всех корпус Ренненкампфа разбил на эту ночь бивак, то от Бишофсбурга, где двумя днями ранее был разбит VI корпус Самсонова, его все еще отделяло 20 миль. Медленно двигаясь по вражеской территории, к концу следующего дня, 29 августа, Ренненкампф прошел всего лишь около 10 миль на запад, а не на юг, и он до сих пор не установил контакта с Самсоновым. Этого сделать ему так и не удалось.

Поражение «славного I корпуса», на чье сопротивление так надеялся Самсонов, вдобавок к разгрому VI корпуса на правом фланге предвещало конец. Оба фланга армии Самсонова были смяты; его кавалерия, единственное, в чем он превосходил немцев, развернутая слишком широко по флангам, не принесла в сражении пользы и в настоящий момент была изолирована. Подвоз боеприпасов и продовольствия, а также связь были в полном хаосе; сражаться продолжали только стойкие XV и XIII корпуса. В своем штабе в Нейденбурге он уже слышал грохот приближающихся орудий Франсуа. Самсонову казалось, что ему остается сделать только одно. Он телеграфировал Жилинскому, что выезжает на поле боя, а потом, приказав радиопередатчик и личные вещи отправить в Россию, оборвал связь с тылом. Причины принятого решения, как потом говорили, «он унес с собой в могилу», но их нетрудно понять. Армия, которая была ему поручена, рассыпалась у него в руках. Он снова стал кавалерийским офицером и командиром дивизии и сделал то, что хорошо знал. В сопровождении семерых членов своего штаба, на лошадях, взятых у казаков, он ускакал в бой, чтобы лично командовать под огнем, в седле, где он чувствовал себя как дома.

Двадцать восьмого августа на окраине Нейденбурга он попрощался с майором Ноксом. Самсонов сидел на земле, окруженный своим штабом, и изучал карту. Встав, генерал отвел Нокса в сторону и сообщил, что положение «критическое». Он сказал, что должность и долг призывают его быть с армией, но поскольку долг Нокса заключается в том, чтобы правильно информировать свое правительство о происходящем на русском фронте, то он советует ему возвратиться, «пока еще есть время». Самсонов сел на коня и, повернувшись в седле, промолвил с задумчивой улыбкой: «Сегодня удача на стороне врага, в другой раз она будет на нашей», — и ускакал.

Позднее генерал Мартос, руководивший боем в своем секторе с вершины холма и только что приказавший отвести в тыл колонну пленных немцев, очень удивился, когда увидел командующего армией верхом в сопровождении штаба. Узнав, что уходящая колонна — пленные, Самсонов подъехал к Мартосу, нагнулся с седла, обнял его и сказал печально: «Вы один спасете нас». Но он знал, как обстоят дела, и в ту же ночь отдал приказ об общем отступлении тому, что осталось теперь от 2-й армии.

Отступление, продолжавшееся в течение двух последующих дней, 29 и 30 августа, было мучительным и ужасным, сущей катастрофой. Два корпуса центра, которые сражались дольше и лучше всех, продвинувшись дальше всех, отступали последними, имея меньше всего шансов оторваться от противника, и почти полностью угодили в ловушку предпринятого немцами охвата. Корпус генерала Клюева все еще наступал, когда Белов прорвался справа от него через образовавшийся у Алленштейна разрыв и завершил обход русского центра. Корпуса Клюева и Мартоса безнадежно бились в лесах и среди болот, совершая бесплодные марши и напрасные маневры в попытках перегруппироваться и организовать оборону, в то время как германское кольцо смыкалось все плотнее. В болотистой местности с редкими насыпными дорогами немцы на каждом перекрестке установили кордоны с пулеметами. Последние четыре дня солдаты корпуса Мартоса просто голодали. За последние сорок часов своего существования корпус Клюева прошел сорок две мили вообще без всякого довольствия; лошади были непоены и некормлены.

Двадцать девятого августа генерал Мартос и несколько членов его штаба с охраной из пяти казаков пытались выбраться из леса. Повсюду стреляли. Генерал-майор Мачуговский, начальник штаба Мартоса, был убит пулеметной очередью. Постепенно погибли почти все, и кроме генерала в живых остались лишь один штабной офицер и два казака. Так как походный ранец был у адъютанта, а тот теперь пропал без вести, то Мартос с самого утра не ел, не пил и не курил. Одна из обессилевших лошадей пала, остальных вели в поводу. Наступила ночь. Путники пытались ориентироваться по звездам, но небо было скрыто облаками. Послышался шум приближавшихся солдат, и беглецы решили, что это свои, так как лошади тянули в том направлении. Неожиданно вспыхнул германский прожектор и стал шарить по лесу, нащупывая их. Мартос пытался ускакать, но лошадь под ним убили. Он упал, и его схватили германские солдаты.