Товарищи - Анатолий Калинин

Борису Плевакину

Всю развеяв под ветромЛиству донага,Вербы метлами ветокПодметают снега.Время сладостных запахов,Время заячьих слез,Время — в старой папахеВыходить на мороз.Время — трубам кизячныйВыстривать дым,Время — песне казачьейЗа вином молодым,Время — Дону до мартаВ кольчуге вздыхать,Время — с другом над картойВойну вспоминать.

Виталию Закруткину

На тризне памяти военнойНе самый главный эпизодВ ряду особо несравненныхВдруг душу всю перевернет:С неотразимостью экраннойВзойдет, как месяц над рекой,Твой лик с наигранностью странной,В очках с оправой золотой.Потрогав маузер небрежно,Налив трофейного в бокал,За милых женщин неизбежноТы первый тост провозглашал…Чего б теперь мы не отдали,Каких не сняли б с неба звездЗа то, чтоб с теми, с кем пивали,Распить банальный этот тост.

Анатолию Софронову

Тобой назначенные срокиУже прошли, как месяц май,И я рифмую эти строки,Чтобы напомнить: приезжай.У нас сейчас такие грозы,Что ночью день на берегу.Поедем в новые совхозы,Поедем в старые колхозыИ, коль захочешь, на уху.Казачий корпус помянемМы от души среди кургановИ песню ту опять споем —Твою, гвардейскую — о нем,Что полюбил и Селиванов.Смотри, уйдет июнь короткий,Как май, к Азову по реке,Не забывай, что наши срокиУже совсем накоротке.И так и быть, тебе как другу,Но только и́здали, чтоб знал,Я покажу одну стряпуху,Какой ты прежде не видал.

Не застольною песнейСкреплена наша дружба,И не брагой она скреплена,А оружием.

Не в саду под черешнямиНа лужайке взлелеяна,А в окопе железноюВьюгой овеяна.

Не весною тюльпанамиИ не розами алыми,А горячими ранамиНа снегу расцветала.

И на службу суровуюНе клятвой нечаянной,Не простою, а кровьюСолдатскою спаяна.

Михаилу Сербичу

В старом доте, рухнувшем под танком,В крошеве могильном и в пылиПулемет — грозу фашистов — станковыйСледопыты юные нашли.Прикрывая конематок переправу,Целый день без отдыха «максим»На откосе пьяную оравуРаскаленным лезвием носил.Клокотала, в гривы заплетаяСиневу донскую навсегда,И все та же самая, донская,Клокотала в кожухе вода.А когда последний жеребенокПереправился на берег тот,Замолчал, под танком погребенный,Безымянный боевой расчет.

С колоса тяжелого росаМедленно стекает, как слеза…Мне она напомнила другое,Тоже золотисто-золотое,Зрелостью июльской налитоеПоле, окровавленное боем,Чьи-то изумленные глаза,В небо устремленные незряче,И надломленный над ними в плачеКолос, слезы сеющий упорно —Красные, отборные, как зерна.

В кругу веселого застольяВсе чаще я внезапный стонВ себе давлю, мгновенной болью,Меня пронзившей, поражен:Никто ушедших не заменит,Никто их место не займет,Никто разорванные звеньяДругим металлом не скует.

За все я маму, как святую,Люблю и помню без конца.Но если б знали, как тоскуюЯ всю дорогу без отца.Не мне в причинах разбираться,Не нам родителей судить…Мне б только раз к нему прижаться,Мне б только около побыть.Он от меня не отказался.Недаром видел я во сне,Когда в слезах я просыпался,Что он остался на войне.Я с детства помню и уверен:Другим завидовать нельзя.Но и таиться не намерен,Что я завидовал друзьям:Ни за нечестность не накажет,Ни за пропущенный урокИ в час решающий не скажет:— А ты подумай-ка, сынок…

Уже и детство отступило,Уже и юности черед,Уже и мама отлюбила,А мне его недостает.

А ты, цыган, запойНаперекор судьбе,Что б ни было с тобой,Нельзя не петь тебе.Пускай ты одинокПод заревом грозы,Пускай ты изнемог —Ни вздоха, ни слезы.Под кровлей землянойДавно молчат друзья,Но ты, цыган, запой —Не петь тебе нельзя.Над тихою рекойПроснулись соловьи,И ты, цыган, запойО дружбе и любви.Под теплою золойОгонь еще живет,А месяц молодойОпять копытом бьет.И ты, цыган, запойНаперекор судьбе,Что б ни было с тобой —Нельзя не петь тебе.

Ту, что каждому ставит личноНа путевке последней печать,Не хочу я в больнице столичной,А встречать, так уж дома встречать.Не в палате с трамвайным звономЗа спиной — и с дрожью в спине,А с синеющим в окнах ДономНа его водой подсиненной,Им же пахнущей простыне.И вдыхать на дорогу длиннуюПро запас, навсегда, до концаНе угар городской, а полыннуюГоречь с сладостью чебреца.И на грани на самой на ночьНе иной чтобы фельдшер, а другЗаступил, Александр Иванович,Поддержать мой слабеющий дух.А когда захлебнусь без отдачиЯ последним глотком на заре,Отвезли меня чтоб не иначеКак туда, где курганы казачьиВ сибирьковом стоят серебре.

М. А. Шолохову

Необозримы до тоски,Тесня безжалостно станицу,Лежали желтые пескиДо той поры, пока страницыНе озарила желтизнаОднажды вспышкою мгновеннойИ оказалось, что онаЗолотоносна несомненно.И взвиться было вдруг реке,В песках синеющей как шашка,Могучей молнией в рукеИ опуститься наотмашку,Чтоб кровью брызнули пескиУ века нового в началеИ песню, полную тоски,С весенним громом обвенчали.

Совсем не зря хлопочет завистьПод корень сразу известиВсе то, что обещает завязь,Все то, что может зацвести.Коль есть на свете бес сомнений,То лучше будет вовсе безЛюбых соблазнов для сравнений,К которым склонен этот бес.

Соловья, поющего за ДономС буйною отвагой на опушке,Заглушить хотят надсадным звономИз болота дальнего лягушки.Так и надрываются от страсти,Чуть не разрываются на части.Но скажите, разве можно генияЗаглушить пустопорожним пением?

За заборами Вермонта[22] пребывающие,Шорохов дрожащие в ночи,Нет, вы не бычки, дубы бодающие,А все те же русской славы палачи.В буераках зарастающих таящиеВолчью злобу и завистливую сыть,Никогда вам, заживо смердящие,Дона чистого не замутить.Не догнать из половцевской крепи,Клевету заправив в пулемет.Над лазоревой бескрайной степьюВеличавой вечности полет.

Не обольщайся, клеветник,Своей неузнанностью мнимой,Твои усы я в тот же мигУзрел под маской анонима.Клянусь, на кончике пера,Узнать не стоило искусства,Еще осталась со вчераНа них налипшая капуста.Могу сказать я наперед,Что так тебя ночами гложет,И сердце завистью сосет,И душу злобою корежит:Когда растоптан ты лежал,Себя бесчестием ославив,Тебя за холку я поднялИ снова на ноги поставил.С тех пор и пьет тебя тоска,Мечту возмездия лелеяТому, чья некогда рукаТебя унизила, жалея.Но я не стану и во злеТебя преследовать за подлость,Ее сильнее на землеВеликодушие и гордость.

После того как, испив из колодца,Вы наследили и удалились,Как Вам, скажите, на свете живется?Ну и чего Вы при этом добились?

Разве Вы первый в сонме презренных?Разве теперь Вам лучше, скажите?Разве под грузом постыдной изменыВы еженощно себя не казните?

Все же печальна, все же печальнаНе той, что по библии отдана блуду,А той вековечная участь и тайна,Что носит под сердцем, не зная, иуду.

Временщики не чужды и поэзии.Они, как мародеры на войне,Сомнительной добычею не брезгуя,Выходят на охоту при луне.Они всего, всего они касаются,И всюду, где ступает их нога,Поруганные музы извиваются,Раздетые публично донага.С холодным равнодушием в кровиВременщики торгуют без убыткаИ именем замученного пыткой,И тайнами стыдливыми любви.На счастье и несчастье спекулируя,И счастью и несчастью далеки,К доверчивому сердцу апеллируют,И публика, в восторге аплодируя,Бросает им лавровые венки.И публика, захлестнутая модой,Грохочет в исступлении, покаИ радости и горести народныеС эстрады продаются с молотка.

Опять гусары вроде в моде,И тот не друг им, кто не пьян,А тот плебей, кто не выводитСвой древний корень от дворян.Опять усы в цене у женщин,С десантом буйным — на ландшафт,И «Очи черные» не меньшеЧем до утра, на брудершафт.Рыдают томные гитарыВ чаду запойном и в дыму…Пора очнуться вам, гусары,Вы не у Врангеля в Крыму.

Лучше — в гордой нищете,Чем — с позором на щите.

Лучше — улицу мести,Чем у подлости в чести.

Лучше — злоба от врага,Чем — кусок от пирога.

Лучше — с славою расчет,Чем без Родины почет.

И вновь завистливая злобаУ твоего — теперь уж — гробаХотела встать мне поперек,Но я ее предостерег.Пока в салоне самолетаОна по памятке, с зевотой,Твердила скорбный ритуал,Я твой порог переступал,Чтоб не в порядке учрежденномПоклон положенный отдать,А, горьким счастьем награжденный,Наедине поцеловать.

Даже и хмель превращается в уксусВ старом вине…Долго ли виться казачьему усуВ лютом огне?Даже тобою, походная бурка,Кормится моль…Вот и на сердце стирается шкурка —Рана сквозь боль.В вешнем дыму с чебрецового склона,В россеве слезВижу я дна обмелевшего ДонаКость.

И еще на обрыве вешенском,Где отныне не гаснет пожар,Из цветов полевых накошенныйЯ увидел бесценный дар.Был в стакане он с гранями синими,Прислоненном под самый портрет,И в росе, как в слезах Аксиньиных,Этот ландышей первоцвет.И тотчас же привиделось взору,Как из леса их бережно несНа рассвете в станицу ГригорийВ неумелой руке через мост.А потом у могилы высокойС недодуманной думой своейОн стоял, навсегда одинокий,Чтоб уйти до прихода людей.

Не за то ли ты, амброзия,Обрекла меня страдать,Что своей любимой прозе яСтал все чаще изменять?Иль за то твоей, амброзия,Так отравлен я пыльцой,Что не внял твоей угрозе яПоберечь свое лицо?То ли это ты, амброзия,То ли ветер, то ли зной…Почему ж и на морозе яОбжигаюсь вдруг слезой?

Коль о любви подумать строго,Она — не в роще соловьиИ не подкова у порога,Она — страданье и тревога,И бесконечная дорога,И красный цвет моей крови.

Саше