Розалина снимает сливки - Алексис Холл

Рахат-лукум начал кристаллизоваться.

– Ладно. Попробую еще раз, потому что вы, видимо, решили, будто это дискуссия.

– Ну, ты толком почти ничего не объяснила, дорогая.

У Корделии все еще хватало наглости смотреть неодобрительно.

– Тогда слушайте. Я не собираюсь возвращаться в университет. Я не хочу туда возвращаться. Не хочу быть врачом, и вообще, – она никогда не говорила этого вслух, но сейчас заставляла себя, и это было естественнее всего на свете, – я не знаю, хотела ли я когда-нибудь стать врачом. Просто до рождения Амели мне и в голову не приходило, что я могу хотеть чего-то другого.

Было приятно это сказать. Но это чувство быстро угасло, когда она увидела совершенно непонимающие взгляды родителей.

– Ты ведь не хочешь сказать, что забеременела нарочно? – спросила Корделия, у которой в голове прочно засела мысль о том, чтобы переосмыслить слово «ужаснуться».

– Нет. Но когда я забеременела, мне пришлось делать выбор. И я думаю, что мой выбор – это как раз то, чего я хотела. Мне нравится моя жизнь. Мне нравится быть…

– Матерью-одиночкой, которая работает в магазине?

Возможно, Сент-Джон старался не казаться недоверчивым, но не очень хорошо.

Розалина легонько кивнула.

– Мне нравится, что у меня есть время для дочки. Нравится, что я не убиваю себя учебой, работой или чем-то еще, чем бы занималась сейчас, если бы моя жизнь оставалась на том пути, по которому она шла. И я знаю, что должна хотеть все это, но я… не хочу. Я хочу то, что у меня есть. Того, что у меня есть… мне достаточно. Это для меня главное.

На мгновение показалось, что все закончилось. Сент-Джон Палмер кивнул, как обычно делал в конце ужина, чтобы дать понять, что все могут выйти из-за стола.

– До тех пор, – сказал он, – пока мы оплачиваем твои счета.

* * *

Розалина тяжело дыша плюхнулась на пассажирское сиденье фургона рядом с Амели.

– Твой ребенок, – сказал Гарри, – жульничает в игре в слова.

Амели была в том возрасте, когда у нее проявлялось острое чувство справедливости, если дело касалось других, и одновременно сильное желание продемонстрировать собственную сообразительность, найдя как можно больше способов обойти правила. К счастью, поскольку ей было восемь лет, ее ресурсы были несколько ограничены.

– Я не жульничаю. Я сказала: «Я вижу уголком глаза что-то, что начинается на «А», а ответ был…

– Атомы? – ответила Розалина.

– Вот видишь. Мама угадала.

Гарри изобразил отчаяние.

– А ты умеешь видеть атомы, да?

– Атомы повсюду, – объяснила Амели. – Поэтому если ты что-то видишь, значит, ты видишь атомы.

Проверив, что все пристегнулись, Гарри снял ручной тормоз и осторожно выехал на дорогу.

– Ну, тогда я мог загадать ветчиброд – бутерброд с ветчиной, потому что я ел его на обед, и когда ты смотришь на меня, ты смотришь на бутерброд с ветчиной.

Розалина не знала, насколько хорошо ей удается держать лицо, на котором только что был оскал. Учитывая стремление Гарри отвлечь Амели и не задавать вопросов, она предположила, что ответ был достаточно хорош для восьмилетнего ребенка.

Амели нетерпеливо барабанила носками по ящику с инструментами Гарри.

– Это другое.

– Почему это другое, премьер-министр?

– Потому что ты сделан из атомов, а не из сэндвича. Иначе ты бы выглядел, как сэндвич.

– Так я и на атом не похож.

– Похож, потому что все похоже на атомы, потому что все и есть атомы, вот я о чем.

Втайне Розалина гордилась тем, что вырастила дочь так, что она может бороться за свою правоту и много знать о строении материи, несмотря на то, что еще маленькая. Однако умением выбирать аргументы Амели еще только предстояло овладеть.

– Амели, будь вежлива с Гарри. Он везет маму домой с конкурса и присматривает за тобой.

Это было правильное решение с точки зрения воспитания. Но имело неприятный побочный эффект – напомнило Амели, что ее мать существует.

– Мам, что случилось с бабушкой и дедушкой и почему мне не дали доделать трассу?

Вот черт. Хотя в нынешнем настроении Розалине было все равно, увидят ли когда-нибудь Корделия и Сент-Джон свою внучку или, если уж на то пошло, свою дочь снова, использовать ребенка в споре было одним из самых поганых поступков, который только можно было совершить.

– Бабушка с дедушкой, – сказала она медленно, – расстроились. Потому что я сказала им, что не хочу возвращаться в университет и становиться врачом.

– А почему ты не хочешь стать врачом? Разве ты не хочешь, чтобы у нас был новый дом, собака и таракан?

– Дело не в доме. И не в собаке, и не в таракане. Просто… помнишь, когда ты не хочешь что-то делать, я говорю: «Когда станешь взрослой, будешь решать сама»? Так вот, я взрослая и решила, что не хочу быть врачом.

Амели надолго задумалась.

– Но если взрослые могут решать за себя, а ты взрослая, почему бабушка с дедушкой на тебя обижаются?

Быть хорошим родителем, или тем, что, как она надеялась, считается хорошим родителем, всегда было на грани невозможного. Пытаться быть хорошим родителем через десять минут после того, как поругалась с собственными родителями по поводу того, как они тебя воспитывали, – это уже перебор.

– По многим причинам. Думаю, людям трудно осознать, что их дети тоже уже взрослые.

– Да, – горячо согласилась Амели. – Ты до сих пор считаешь, что мне нужно брать Мэри Шелли в постель, хотя мне уже восемь.

– И бабушка с дедушкой хотят для нас лучшего. Просто они думают, что для этого я должна стать врачом, потому что они – врачи.

Амели снова задумалась.

– Они расисты?

Странным образом нет. Они, как правило, приберегали свои предрассудки для людей с меньшим, чем у них, достатком или образованием.

– Почему ты так думаешь?

– Мисс Вудинг говорит, что расизм – это когда тебе не нравится кто-то, потому что он отличается от тебя. Поэтому я подумала, что бабушка с дедушкой могут быть расистами по отношению к тем, кто не врач. Мы не должны быть расистами. Мы проходили урок на эту тему.

Если быть справедливой к мисс Вудинг – долгая история колониализма и системной несправедливости в Англии была сложной темой для второй ступени обучения.

– Я думаю, что расизм больше связан с… – Точно, это очень сложный вопрос для второй ступени обучения, – культурой и религией и, гм, с тем, как выглядит чья-то кожа. Возможно, дедушка с бабушкой… классисты? – Она бросила виноватый взгляд на Гарри, чья грамматика когда-то казалась ей совершенно неприемлемой. – Это когда тебе не нравятся люди, которые говорят определенным образом