Розалина снимает сливки - Алексис Холл

– Например, говорят «не-а»? – спросила Амели, которая иногда бывала слишком проницательной. – Или если человек чинит электричество?

Розалину будто парализовало. Поэтому Гарри с удивительной мягкостью ответил за нее:

– Что-то типа того.

И снова Амели погрузилась в задумчивое молчание. Что было хорошо, не так ли? Здорово иметь дочь, которая решает сама. Чертовски страшно, но здорово.

– Ну, – объявила Амели наконец, – вряд ли стоит становиться врачом, если ты не хочешь им быть. И я не против, если у нас не будет большего дома или собаки, но я бы хотела таракана. А чинить электричество полезно, потому что если бы никто не чинил его, у нас бы не было бы никакого электричества, и тогда ничего бы не работало.

Если считать это итогом столетий укоренившегося социального расслоения и всех личных неврозов, могло быть и хуже.

* * *

Розалина была готова очень рано лечь спать. У Амели были другие планы, но она ребенок, поэтому проиграла этот спор. Розалина как раз забралась в постель и думала, как хорошо оставить последние несколько дней позади, когда зазвонил чертов телефон. Это был неизвестный номер, что вызвало у нее совершенно иррациональное чувство тревоги: вдруг это звонит полиция, чтобы сообщить, что Амели съел сбежавший носорог, или Дженнифер Халлет звонит сказать, что ее все-таки выгнали из шоу. Хотя, конечно, с реалистичной точки зрения вероятнее, что кто-то пытается заставить ее сменить провайдера широкополосного доступа к интернету.

– Алло, – сказала она устало.

– Привет. Это Розалина?

Это был женский голос, который Розалина не узнала.

– Кто это?

– Не вешай трубку, – такое себе начало, – но это, э-э, Лив.

В списке вещей, которые сейчас были нужны Розалине, это бы оказалось на последнем месте.

– Тебе придется постараться гораздо лучше, чем сказать: «Не вешай трубку».

– Я взяла твой номер из телефона Алена. И я хотела сказать… Как можно извиниться за… за… ну…

– Сексуальное домогательство? – догадалась Розалина.

Лив издала испуганный звук, из-за которого Розалине стало не по себе по многим причинам.

– Ну… да. За него.

– Не знаю. А ты можешь?

– Ладно. – Неровное дыхание подсказывало, что Лив сейчас плачет. – Прости, что я… я… Черт. Что я тебя домогалась.

Наступило долгое молчание, пока Розалина боролась с более широкой гаммой чувств, чем следовало бы.

– Хотелось бы мне быть хорошей и сказать: «Все в порядке». Но…

– Это не так, да? Я и не ожидала, что ты скажешь, что все нормально. Наверно, я хотела сказать, что знаю, что это не так.

– Ну, спасибо, что сказала. И, наверно, за то, что сама это знаешь. То есть я надеюсь, что ты воспринимаешь это как факт, но больше так не делай. Потому что это нездоровая фигня, даже если это две женщины.

– Я это понимаю, – резко сказала Лив. – Я не оправдываюсь, но я пила с трех часов, и Ален сказал мне, что я тебе нравлюсь.

– К твоему сведению, ты мне не нравишься. – Слишком грубо? Да и какая разница, что это грубо? – Дело не в том, что ты не… очень милая… и все такое. Просто я не хотела рассматривать тебя с такой стороны.

Снова жалобный звук от Лив.

– Знаю, знаю. Я годами позволяла мужчинам говорить, что могу быть бисексуальна. Им это чертовски нравится. И они так разочаровываются, если это не так.

Для Розалины не было совершенно невозможно сопереживать женщинам-натуралкам, которые чувствовали давление из-за того, что на них давили сексуально. Но это было безумно трудно.

– Да уж. А может, пора перестать позволять? Потому что признай, Лив: ты, я и Ален занялись бы сексом втроем только потому, что он так захотел.

– Прости. Я чувствую себя… честно говоря, довольно отвратительно. И очень, очень глупо.

О боже.

– Слушай, мне неприятно, что ты заставляешь меня успокаивать тебя. Суть в том, что я встречалась с Аленом. Я знаю, какой он. И на деле ничего не было. Прости себя, или расти как личность, или что там тебе нужно. Я в порядке и понимаю, что ты совершила ошибку. Но я тебе не священник, не подруга и не психотерапевт. Так что… да. Спасибо, что позвонила. Вряд ли нам стоит продолжать разговор.

– Спасибо за… – По голосу Лив все еще было слышно, что она если не разбита, то по крайней мере помяла крылья. – За то, что не повесила трубку. И да, я… Я больше не буду тебя беспокоить. Удачи на шоу.

Уронив телефон на прикроватную тумбочку, Розалина откинулась на подушки и выдохнула.

Дни шли и стали похожи на яйца, сахар, муку, масло, молоко и пекарский порошок в идеальном бисквите «Виктория».

На смесь.

Восьмая неделя. Финал

Вторник

– Ты, солнышко, – сказала Дженнифер Халлет, – проклятье моей долбаной жизни.

Сказав Дженнифер Халлетт, что она не хочет, чтобы Корделия и Сент-Джон участвовали в специальном эпизоде «Как живут наши очаровательные финалисты», Розалина разрушила весь план, заложенный в начале соревнования. Но с тех пор многое изменилось.

– Все, о чем я прошу, это снять эпизод без разговора с моими родителями. Не думай об этом как о потере материала. Думай, что это экономия на билете до Кенсингтона.

– Ты серьезно будешь притворяться, что делаешь это для моего удобства? Я спланировала это дерьмо несколько месяцев назад. Ты подаешь пирожные своей милой семье среднего класса за милым столом среднего класса в милом доме среднего класса. А потом они сидят бок о бок на диване и говорят: «Мы так гордимся ею. Она всегда была такой хорошей девочкой. Здорово, что она наконец-то делает что-то для себя».

– Прости, – голос Розалины непроизвольно повысился, – я делаю многое для себя. Например, я для себя говорю тебе, что не хочу, чтобы ты вмешивала в это моих родителей. Это шоу не имеет права заявлять, что оно сделало меня сильнее.

Дженнифер Халлет поднялась из кресла Розалины, как Посейдон из морских глубин.

– Разумеется, оно сделало тебя сильнее. Когда ты только пришла сюда, ты была просто мышкой в фартуке с милой улыбкой. А теперь ты мышь с гребаными идейками, которая не хочет заткнуться и дать мне делать мою гребаную работу.

– Верно. – У Розалины все получится. Она не боится Дженнифер Халлет. Ну, не сильно боится. Ладно, она сильно напугана, но в то же время настроена решительно. – Если моя арка в том, чтобы показать, что я стала увереннее в себе, потому что я