Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Евгения Марлитт

– Ее высочество с нетерпением ждала вас, – сообщила ей еще в передней старая фрейлина фон Катценштейн. – Она желала, чтобы вы спели новую песню Брамса, и сама играла два часа на рояле. Герцогиня ужасно нервна и возбуждена, милая Герольд, – она немного поспорила с его высочеством.

Молодая девушка вопросительно взглянула в лицо фрейлины.

– Между нами, милая Герольд, – прошептала та. – Ее высочество хотела, чтобы герцог пил у нее чай в пять часов, но он отказался решительно и коротко, можно сказать, даже сердито. «Мы хотим заняться музыкой, – робко сказала ее высочество, – ведь в последнюю зиму, кажется, мы особенно увлекались пением. Ты почти никогда не пропускал музыкальные вечера у мамы», на что его высочество ответил: «Да-да, конечно, моя дорогая, но я назначил Пальмеру час для доклада, а так как погода стала лучше, то отправлюсь с Мильфельдом на охоту, ты же знаешь, доктор настойчиво рекомендовал мне как можно больше дышать чистым воздухом».

Клодина сжала в руках свои ноты; ее не слишком огорчило это сообщение.

– Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, – попросила она.

– Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!» Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.

Когда Клодина вошла, герцогиня, сидя за столом, протянула ей руку.

– С вами как будто заглянул в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, – любезно сказала она глухим, бесцветным голосом. – Вы не можете себе представить, какой одинокой иногда чувствуешь себя даже среди людей, которые должны являться, да и являются всем для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это меня успокоило. Я испытала много счастья и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы споете мне потом, а сначала я попрошу вас поехать со мной на прогулку: я жажду свежего воздуха, и, слава Богу, небо прояснилось.

Возвратившись через час, дамы пили чай, потом Клодина подошла к роялю, а герцогиня, лежа на кушетке, слушала. Сзади, у окна, сидела старая фрейлина и следила за каждым движением своей повелительницы.

Прекрасный голос Клодины наполнял уже темнеющую комнату, ноты стояли перед ней, но она не нуждалась в них. Песня лилась за песней. Девушка пела с грустным наслаждением: дорогой инструмент, на котором она аккомпанировала себе, занимал то же самое место, где некогда стоял ее собственный. Безоблачно счастливая юность живо воскресла в памяти: она невольно пела любимые песни Иоахима.

Вдруг раздался тихий и печальный голос герцогини: «Адальберт, я знала, что ты придешь!» Клодина встала и увидела высокую фигуру герцога, наклонившегося над рукой жены. Она поклонилась и оперлась на спинку стула, словно нуждалась в поддержке.

– Продолжайте, фрейлейн фон Герольд, – попросил герцог. – Давно я не имел удовольствия слышать ваше пение.

Он сел рядом с женой, спиной к окну, и Клодина не видела его лица. Она знала, что на нее падает розоватый вечерний свет, и от этого еще больше смутилась… Девушка старалась успокоиться. Но когда она начала петь, голос зазвучал тускло и бессильно, как будто судорога свела ей горло. Она извинилась и встала.

– Как странно! – сказала герцогиня. – Вы раньше были подвержены этому, милая Клодина?

– Никогда, ваше высочество, – откровенно ответила она.

– Бывают такие нервные волнения, – спокойно заметил герцог. – Может быть, ты слишком утомила фрейлейн?

– О, вполне возможно. Простите, дорогая Клодина, и от дохните! – воскликнула герцогиня и указала девушке на низкое сиденье возле себя, с которого только что встал герцог, теперь ходивший взад-вперед неслышными шагами. – Сядьте, пожалуйста, так, чтобы я видела ваше лицо, – попросила она. – Действительно, вы побледнели, но вот, краски возвращаются. Боже, я готова подумать, что вы испуганы внезапным появлением герцога… Адальберт! – воскликнула она, повернувшись, так как он стоял позади нее. – Ты виноват в этом… О, злой человек, какие вещи ты делаешь!

Клодина невольно подняла глаза и тотчас опустила их, смертельно испуганная: она снова встретила горящий взгляд, устремленный на нее через голову жены. Но ответил он совершенно спокойным голосом:

– Это очень огорчает меня, милостивая государыня, хотя я не могу себе представить, чтобы мое появление было чем-то страшным или необычным. Я…

– О, конечно, ваше высочество, – громко сказала Клодина и встала. – Просто я почувствовала вдруг усталость, и у меня немного болела голова. Но уже все прошло.

– Тем лучше, – улыбнулась герцогиня. – Тогда поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт. Как это ты отказался от своей охоты?

Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:

– Подумай только, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, он нашел их в его тетради с латынью. Хочешь прочесть? Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… Нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но с таким глубоким чувством.

Клодина подошла к окну и при свете угасающего дня стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку к мужу и прошептала что-то, громко затем добавив:

– Не правда ли, это прелестно?

– Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет.

– Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!

– Никогда? – переспросил он.

Герцогиня покачала головой.

– Никогда! Что скажете вы, Клодина?

– Ваше высочество, – начала молодая девушка, – бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.

– Но тогда это не будет верность, основанная на любви, – возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули. – Это будет искусственная верность.

– Да, – вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало в его устах это краткое подтверждение.

– Тогда будет не верность, а чувство долга, – возбужденно продолжила молодая женщина.

– Верность своему долгу, возможно, высшая степень верности, – мягко заметила Клодина.

– Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! – перебила ее герцогиня. – Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… – Она запнулась, и улыбка скользнула по ее лицу. – Если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он оставался бы самым безупречным мужем. Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.