Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Евгения Марлитт

Она остановилась и, казалось, насильно заставила себя замолчать.

– Вели подать карету, Беата, – попросила она. – Пора домой, уже поздно.

Улыбка, исчезнувшая с лица Лотаря во время ее страстной речи, снова появилась. Он низко поклонился, как будто соглашаясь с нею.

– Позвольте вас проводить, – сказал барон и взялся за шляпу.

– Благодарю вас, мне бы хотелось побыть одной.

– Я сожалею, что вам придется еще полчаса терпеть мое общество, но не отпущу вас одну.

Клодина обняла Беату и поцеловала ее.

– Что с тобой? Ты вся дрожишь, – спросила Беата. – Ну ничего, милая! Итак, дай мне знать, когда тебя не будет дома, я возьму девочку к себе.

Клодина снова ехала через молчаливый лес. Она сжалась в углу кареты, крепко держась руками за складки платья, как будто так ей было легче успокоить свое волнение.

Рядом с ней сидел Лотарь, свет фонаря падал на его правую руку, заставляя блестеть широкое обручальное кольцо. Рука была совершенно неподвижна, как будто владелец ее спал. Ни одного слова не было сказано в этом обитом шелком экипаже, укрывавшем двух людей от непогоды и мрака ночи. В груди девушки кипела буря гнева и горечи: что думал о ней этот человек, кем он ее считал?! Она не могла представить себе этого, потому что в ушах ее звучали собственные отважные слова: «…и завтра, и послезавтра я опять поеду и буду ездить каждый день».

Но жребий был брошен: она сделает то, что сказала, и это будет справедливо.

Клодина наклонилась вперед: слава Богу, в окне у Иоахима виднелся свет. Карета остановилась, и дверца отворилась. Барон Лотарь выскочил и подал ей руку, чтобы помочь выйти, но она не обратила на нее внимания и пошла к дому, простившись лишь гордым движением головы. При свете фонаря, высоко поднятого Гейнеманом, ей показалось, что Лотарь озабоченно смотрит ей вслед. Но это, конечно, было плодом воображения, вызванным игрой тени и света. Разве барон мог быть озабочен из-за нее?

Почти не дыша вошла она в дом, услышав за собой шум экипажа, в котором он возвращался в Нейгауз.

– Уже все спят, – сказал старик, освещая лестницу для своей госпожи. – Только господин Иоахим работает наверху. Девочка играла с фрейлейн Линденмейер, а потом мы ели ягоды с молоком – все было прекрасно. Вы, фрейлейн, с полным правом можете отдыхать.

Клодина кивнула ему и заперла за собой дверь своей комнаты. Там она опустилась на стул, закрыла лицо руками и долго сидела так.

«Он не лучше других, – думала она. – И он не верит в женскую честность и чистоту…» Чему послужило ее бегство? Именно он подумал о ней дурно. Его улыбка, его сегодняшние речи показали бы ей это, даже если бы она не знала того раньше. Но пусть весь свет думает о ней что угодно, если ее совесть, ее сердце остаются чистыми! Она позаботится о том, чтобы ей не пришлось ни перед кем опускать глаза.

Клодина сжала губы. Она покажет ему, что девушка из семьи Герольдов может пройти по самой грязной дороге, не запачкав даже подошвы башмаков. Она быстро взглянула на свой герб: из-за нее блеск звезды на нем не померкнет.

Клодина встала, зажгла свечу и осмотрела комнату. Следы ее душевной борьбы, беспорядочных мыслей ясно виделись здесь. Шкаф был открыт, на комоде смешались ленты, иголки, гребешки; несколько платьев лежало на стульях и на кровати – все отражало ее нерешительность перед поездкой в Альтенштейн, когда она бесцельно вынимала вещи и снова клала их на место; ей не хотелось, нет, не хотелось ехать, но она не решалась отговориться, солгав.

На дороге герцогские лошади нетерпеливо рвались, время шло, пока Иоахим не спросил: «Клодина, неужели ты еще не готова?» Только тогда она отправилась.

Клодина принялась убирать и облегченно вздохнула, когда привела все в порядок. Да и вообще теперь все было в порядке: решение само нашлось в минуту гнева и боли.

Глава 10

Фрау фон Берг сидела в своей комнате в Нейгаузе за письменным столом. Дверь в соседнюю комнату была отворена, там помещался ребенок с няней. За окном шумел дождь и качались мокрые ветки лип. Дама закуталась в плед и писала; вероятно, она была сильно возбуждена, потому что перо ее буквально летало по толстой желтоватой бумаге, выводя чрезвычайно мелкие, легкие буквы. Это был странный почерк, напоминавший следы хорошенькой кошачьей лапки.

Фрау Берг была в очень дурном расположении духа и, когда голос Беаты донесся из вестибюля, сжала кулаки и горящими злобой глазами взглянула на дверь. Кто мог поручиться в том, что этот домашний дракон, основываясь на своих правах хозяйки, не ворвется к ней в комнату посмотреть, все ли в порядке? Ведь влезла же она вчера в карету, положив конец приятной беседе. Хуже всего то, что здесь почтенная женщина была бессильна. Барон едва обращал внимание на дочь, а на ком оно сосредоточивалось, было ясно: еще вчера он провожал ее в тумане и сырости в Совиный дом.

Фрау взглянула на окно, потом наклонила голову, как будто что-то особенное пришло ей на ум, и стала писать дальше:

«Вчера в письме к принцессе Текле о здоровье ее внучки я сделала несколько замечаний, которые, вследствие всего, что я вам рассказала, должны были привести в бешенство принцессу Елену. Трудно поверить, до чего та девушка склонна к ревности. Ну да я часто рассказывала вам об этом.

Впрочем, милейший Пальмер, вчера, проходя мимо гостиной, а шла я из гладильной комнаты, где мне пришлось браниться, так как в этом доме нельзя добиться чего-нибудь не совсем обычного… Итак, проходя мимо, я услышала, как гусь-лебедь в приподнятом тоне объявила своему обожателю, что будет ежедневно ездить в Альтенштейн. Таким образом, ваше пророчество оправдалось. Как вы выразились: «Нет лучшего средства, чтобы окончательно вскружить голову влюбленному, чем скрываться от него».

Я никогда бы не дошла до такого! Вы, впрочем, говорите, что герцог охладел. Но позвольте мне пока не верить этому, я думаю, что лучше знаю его высочество. Завтра надеюсь увидеть вас. Мадемуазель Беата назначила на завтра генеральную уборку. В таких случаях она повязывается большим белым платком и обметает длинным веником портреты предков. Потом устраивается праздник. К обеду подают картофельные клецки и гороховый соус… О, здесь идиллическая жизнь! Но я долго не выдержу, мой милый, уверяю вас.

Позаботьтесь, чтобы они здесь не остались навеки, – тогда кончится и мой плен. Откройте холерные бациллы в колодце Альтенштейна, пустите дюжину крыс в комнаты их высочеств, заставьте показаться призраки старого полковника или прекрасной испанки, призовите, наконец, молнию – мне все равно, только выгоните вон из замка его владельцев и дайте мне увидеть крыши резиденции. Я не могу больше дышать в этом коровнике!»