ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах - Аласдер Грей

— Вы сказали, что он перестал бриться.

Toy вновь начал бриться после статьи в «Ивнинг ньюс», чтобы не походить на газетную фотографию. В рюкзак он добавил и старый компас мистера Toy. С девятью фунтами в кармане, не считая мелочи. Toy отправился на автобусную станцию в конце Парламентэри-роуд. Он подумывал о Лондоне — с тем, чтобы скользить вниз по глобусу к шумному и многолюдному югу, однако на станции стрелка его мысленного компаса внезапно развернулась на сто восемьдесят градусов и указала на северные горы и прибрежные бухты. Toy решил все же повидаться с отцом.

Взгляните, как Toy едет по автобусному маршруту, описанному в начале книги первой (глава 18), только большую часть пути он дремлет и выходит из автобуса в деревне Гленко. Он шагает по узкой тропе к молодежной турбазе: дорога представляет собой тоннель в зарослях. Сейчас осень: горы переливаются пурпурными, оранжевыми и зеленовато-золотистыми красками, но яркость их приглушена серой дымкой.

— Исключите местный колорит.

Ладно.

Еще нет пяти часов, и некоторые альпинисты ждут на крыльце турбазы. Toy, обойдя здание, останавливается у входа в дирекцию, но, прежде чем постучать, заглядывает в окно. В чистенькой комнате на стенах развешаны небольшие акварели с изображением Лох-Ломонда, которые висели раньше в гостиной в Риддри. Toy узнает также книжную этажерку, письменный стол и деревянную табакерку, вырезанную в форме совы. Отец сидит с книгой в мягком кресле у теплой печи. На низком столике возле его локтя — чайник под стеганым чехлом, несколько чашек, сахарница из граненого стекла, молочник и тарелка с печеньем. На диване напротив сидят две женщины. Седой идет седьмой десяток; вторая — темноволосая, лет сорока — годится ей в дочери. Женщина постарше вяжет, помоложе — читает. Спокойный уют комнаты настолько завершен, источает такую совершенную невозмутимость, что Toy чувствует себя не вправе сюда вторгаться. Он может только разрушить идиллию, но не войти в нее составной частью, поэтому он, отыскав проход в живой изгороди, выбирается на дорогу и возвращается в деревню.

Выпив чаю в ресторане для туристов, Toy гадает, что ему делать дальше. Вернуться в Глазго он считает невозможным — и устремляется в Форт-Уильям.

Дорога по берегу озера утомительна: возле Баллахулиша Toy теряет дыхание и вынужден присесть на низкий каменный забор рядом с потоком автомобилей, ожидающих очереди на паром. Стоя у своей машины, дама-американка смотрит на лесистую верхушку холма, где торчит сооружение из белого камня, похожее на старинную бензоколонку.

— Вы не знаете, что это такое? — обращается она к Toy с вопросом.

Toy отвечает, что, по его сведениям, так обозначено место, где был убит Колин Кэмпбелл, по прозвищу Рыжий Лис. Дама улыбается:

— Я могла читать об этом в «Похищенном» Роберта Стивенсона?

Toy говорит, что это вполне возможно.

— Вы неважно выглядите. Могу я вам чем-то помочь?

Toy ссылается на болезнь и говорит, что это скоро пройдет.

— Мой муж тоже страдалец, — замечает дама и садится в машину. Потом выходит из нее и протягивает Toy бумажный пакетик с несколькими голубыми и розовыми пилюлями в форме торпеды. — Примите одну, это новое средство, — предлагает дама.

Toy проглатывает пилюлю, и спустя мгновение по его телу разливается теплое блаженство. Он смотрит на даму с обожанием.

— Не принимайте больше четырех пилюль в день, — предупреждает дама. — Это вас перевозбудит. Мы едем в Маллейг, вас подвезти?

Toy вступает на обособленную частичку Америки. Сиденья обиты, по-видимому, мягкой бизоньей шкурой, температура на пять градусов выше температуры тела, где-то негромко играет оркестр. Шум мотора совершенно неслышен, и после переправы на пароме горы и озера мелькают за окном с огромной скоростью, подобно прокручиваемой киноленте. Водитель — немногословный человек с толстой шеей — осведомляется у Toy, куда он направляется. Поколебавшись, Toy заявляет, что ему нужно попасть в Стер.

— Возможно, Генри кажется вам не слишком разговорчивым. У президента Эйзенхауэра нарушено мозговое кровообращение, и реакция на бирже неважная.

Toy прикрывает глаза и, как сквозь туман, видит отца и сестру посреди серого поля. Мистер Toy держит моток пряжи, которую сестра сматывает в клубок. Открыв глаза, Toy видит, что уже стемнело и что автомобиль взбирается по крутому извилистому въезду к зданию, смахивающему на замок Балморал, однако с неоновой вывеской отеля на фасаде. Американская дама говорит:

— Мы нашли Стер на карте: сегодня вам туда никак не добраться. Мы собираемся здесь переночевать и предлагаем вам поступить так же. Тут немного дорого, но…

Дама явно намерена сделать Toy щедрое предложение, но Toy перебивает ее замечанием, что хороший ночлег дороже любых денег. Все покидают машину и входят в отель. У конторки портье Toy объявляет, что не голоден и намерен немедленно лечь в постель. Ему желают спокойной ночи.

Отель громадный, и Toy удивлен теснотой предоставленного ему номера. Он сильно задыхается, но ложится в постель, принимает две пилюли и немедленно засыпает.

Утром сквозь сон Toy смутно слышит, как в дверь стучат раза два или три, сообщая о времени; наконец около одиннадцати он поднимается. Дышится ему легко, но сознание притуплено, в теле тяжесть. Он пропустил завтрак и с чувством неловкости пьет кофе с тостом в углу просторного холла. Оплачивает счет у конторки портье и выходит из отеля. День ветреный, пасмурный. Нежелание возвращаться заставляет его свернуть с длинного подъездного пути; к тому же порывы ветра толкают его в другом направлении. Обогнув отель, Toy бродит по лужайкам, ощупывая в кармане последние полукроны и остатки мелочи. Проходя мимо прямоугольного пруда с кувшинками, он швыряет монеты в воду. Дорожка ведет через заросли рододендрона к воротам. Toy выходит на вересковую пустошь.

Вересковая пустошь полого простирается к хребту между двумя скалистыми холмами. Тропинки туда нет: порой ноги Toy с хлюпаньем погружаются в топкие, поросшие мхом участки. До хребта он добирается часа два-три, а потом делает передышку у беспорядочной груды камней с подветренной стороны. Дальше пустошь наклонно опускается к океану, но обширный бугор загораживает берег. Перед глазами Toy суша вдается в серый водный простор узкими полосами: кое-где видны поля, дальше скалистые участки переходят в горы. Одна из вершин, вероятно, Бен-Руа. На поверхности камня поблизости Toy замечает вырезанную надпись:

На этой дорожке 28 августа 1902 года завтракал после охоты на дичь король Эдуард.

Надпись почему-то вызывает у Toy приступ смеха: он долго смеется, хотя ему и не очень весело. Он принимает еще одну таблетку, от которой ему становится лучше, но не намного, и остальные таблетки он выбрасывает. Ветер повеял холодом. Выпрямившись, Toy рассеянно смотрит на компас. Стрелка указывает к подножию холма.

Шагнув немного вперед. Toy видит перед собой площадку, которая справа, слева и спереди обрывается, переходя в склон. Это как будто мыс, но попутный ветер, наклон почвы и инстинкт побуждают его не сворачивать. Он оказывается на краю мыса, среди покатых участков, поросших вереском, и беспорядочно нагроможденных каменных обломков. Поначалу спускаться не слишком трудно, затем приходится исхитряться, пробираясь дальше по вымоинам между осыпающимися камнями. В конце концов Toy падает и лежит под валунами среди сохлого папоротника-орляка с мыслью: «Мне больно и плохо». На ноге кровоточит глубокая царапина, ноет плечо. Тело покрыто липким потом, сердце глухо стучит в груди. Мне нужно вымыться, думает Toy. Он сбрасывает с плеч рюкзак, стаскивает пальто, куртку, вязаный жилет; теперь, чувствуя холод, он шагает вниз по прибрежному скату, усеянному крупной галькой, похожей на каменные яйца или картофелины. Камни разъезжаются под ногами Toy, он неуклюже ступает по ним.

Первая волна ощущается слабо, но дно понижается круто, и вторая, накатившаяся внезапной громадой, ударяет Toy в грудь, сшибает, затопив целиком, с ног и отшвыривает назад на мелководье, на скользкие голыши. Toy поднимается на ноги, отфыркиваясь; намокшая рубашка неприятно прилипает к коже. Гневно хохоча, Toy стягивает ее с себя и идет навстречу морю, выкрикнув: «Нет, ты от меня не отделаешься!» Он кидается головой в набегающие волны, с усилием разводя их руками, но чувствует, как, выпрямляясь, поднимается над поверхностью выше и выше. Ногами Toy упирается в затопленную гряду: по пояс в воде, он добирается до обрыва и делает шаг вперед — в текучую стихию. Он ныряет и выныривает, барахтаясь в жгучей соли, единственно стараясь избавиться от необходимости дышать. Мозг заполняет гулкое буханье, в панике Toy открывает глаза и сквозь жгучую соль видит зеленое мерцание. И когда наконец, судорожно хватаясь, словно ногтями, соскальзывающими с уступа, за последние остатки воздуха, покидающие легкие, Toy поневоле приходится сделать вдох, внутрь его вливается — нет, не боль, а всеуничтожающее блаженство.