Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

— Простите нас. Хмурое Утро, можно вас? — обратился к бичу Юрьев.

Бич повернулся и, окинув глазами компанию, сказал женщине:

— Извини, Катя. Все живы? Все целы?

— Все, все…

— А его… вы не догнали? — осторожно спросил бич.

— Догнали.

— Догнали??? — Бич замер.

— Успокойся, Ваня, его больше нет, — сказал адмирал.

— Значит… — начал бич, радостно переводя глаза с адмирала на Юрьева и с Юрьева на Крестовского.

— Да, Ваня, да… Ты вот что нам скажи, сколько контейнеров было здесь вчера вечером? — спросил адмирал.

— Два, — ответил бич.

— А третий, третий где? — крикнули Юрьев и Счастливчик в один голос. — Их ведь всего три было, так?

— Третий еще днем отплыл на иностранном судне, — отвечал бич.

— Да, верно, с Ленькиным барахлом, — нахмурил лоб адмирал.

— Нет, — сказал, опуская глаза, бич, — не с барахлом.

— Что там было??? — хором возопила компания.

— Какая-то отрава, которую те самые господа, что чуть не укокошили Петра Алексеевича, хотели здесь у нас в землю зарыть, ну и отравить все и вся… Насколько опасен этот порошок я из их разговора понял. К счастью, они не видели меня там за ящиками. Знаете, то, что они хотели сделать, то зло, которое они готовили, — выше человеческих сил… Что я мог сделать? Остановить этих людей было не в моей власти, ведь я совсем не герой. Но изменить ход событий я все же мог. Ведь не зря же именно я оказался там в нужный момент?! Да. это было мое дело. И я отправил ядовитый порошок туда, откуда его привезли. — Бич продолжал свой рассказ под гробовое молчание компании. — Вы, наверное, хотели бы узнать как мне это удалось?.. — Хмурое Утро улыбнулся. — Довольно просто: с помощью малярной кисти и краски. Мне даже не пришлось ничего выдумывать. Пришли рабочие красить тот контейнер, который нужно было грузить на судно. Естественно, расплачивались с ними заранее и спиртным. Ну, и, как водится, решили ребята перед работой принять для разгона. А как приняли, то где уж там остановиться! Разгонялись, пока все не выпили и не попадали спать. Пришлось мне красить. Только выкрасил я контейнер с порошком вместо контейнера с барахлом… Потом таможня и пограничники, которых заранее подкупили, все быстро оформили. А сам контейнер после покраски даже не досматривался… Да, и еще… Петр Алексеевич, вы уж меня извините, но я, зная, что жена вас растерзает, как только увидит, что именно вы привезли ей с архипелага, поменял номера оставшихся контейнеров, перекрасил их… Ведь тому солидному господину — Лене, так кажется? — теперь-то все равно. С ним за этот порошок там, за кордоном, сполна расплатятся… Ну и вот, значит, ваша жена увезла контейнер с барахлом, а контейнер с рогами и копытами, соответственно, увез Марсель. Тот молодой человек, что был с вами на архипелаге, верно? — Бич посмотрел на Юрьева.

Юрьев утвердительно кивнул головой, а Счастливчик, сняв велосипеды, принялся усиленно протирать нисколько не запотевшие стекла…

Адмирал, хлопнув бича по плечу, пошел к своей людоедке и стал уговаривать ее вернуться домой, благо, уже пошли автобусы.

На деревянном ящике у стены пакгауза, крепко обхватив свои озябшие плечи, сидела смертельно уставшая от всех этих погонь и перестрелок Оксана Николаевна. Действительность ее больше нисколько не интересовала. Измученная тревогами и опасностями двух последних дней душа ее была уже не в силах вместить еще хоть что-то, кроме спасительного сна. Нервы ее исчерпали свой ресурс и, надсадно звеня в мозгу на однообразно высокой ноте, в любой момент грозили оборваться. Поэтому она лишь тупо смотрела перед собой и что-то неслышно шептала.

— Ну мне пора, — сказал Хмурое Утро, поднимая с земли свой вещевой мешок, сейчас последнее судно отходит на архипелаг. Как бы не опоздать… Петр Алексеевич! — крикнул он. Вы уж попросите за меня, если они откажутся взять меня с собой.

— Пусть только попробуют не взять! — твердо сказал адмирал. — Да, Ваня, ты там, на архипелаге, дачу-то мою помнишь?

— За Тайнинским озером?

— Да. Вот тебе все ключи от нее: тут и от входной двери, и от погреба, и от комнат, и, главное, от несгораемого шкафа. В нем план дачи и подземных складов со всеми дверными кодами и шифрами. Живи, Ваня, там тебе всего-и жратвы и питья — лет на триста хватит. Живи, брат, и спасибо за все…

Поблагодарив адмирала, бич торопливо пошел к судну. Рядом, едва поспевая за ним, шла Катя.

— Я поплыву с тобой, — быстро говорила она. — Ты меня возьмешь. Хмурое Утро?

— Ты действительно этого хочешь? Катя, там ведь только тундра и небо, и еще белые медведи.

— Дорогой мой индеец, я сейчас готова с тобой ехать на край света!

— А это и есть край света… Это сейчас ты готова, а потом тебе расхочется, да будет поздно. Это последнее судно. Последнее. Обратно оно не пойдет…

— А матросы?

— Они улетят транспортным рейсом. Их там борт дожидается.

— Все равно я поеду с тобой. Хмурое Утро. Там ведь не нужны паспорт и прописка?

— Не нужны. Там нужно нечто другое… Нет, ты не сможешь, Катя…

— Что я не смогу?

— Отказаться от этой твоей жизни, от мира, наконец.

— Возьми меня, последний из могикан, возьми! Я откажусь… постараюсь отказаться…

Они подошли к судну, на палубе которого два матроса крепили веревками бочки.

— Я к вам! — крикнул им Хмурое Утро. — Возьмете на архипелаг?

— Давай, Хмурое Утро, давай! Поднимайся к нам! Эта девушка с тобой??? Вот это да! Ай да бичара! Девушка, вы действительно хотите плыть с этим чокнутым? Там ведь одни собаки да медведи остались! — во все горло орали веселые матросы.

— Ну, Катя, давай прощаться… Не надо настаивать, — сказал Хмурое Утро, с грустью глядя на женщину. — Ты там действительно не сможешь жить, даже в адмиральской даче не сможешь.

— А что же ты едешь? Разве ты сможешь? Разве тебе там легко будет?

— Не легко… Но здесь, Катюша, мне будет просто невыносимо. Я уже разучился лукавить и еще хочу разучиться говорить.

— Говорить? Почему? Зачем??? — воскликнула она. — Ты же человек, ты ведь не собака. Тебе не нравится город? Хорошо, поедем в деревню ко мне под Тулу: станем заниматься землей, вести хозяйство. Если не хочешь говорить, не будем общаться даже с соседями. Если хочешь, все будет по-твоему!

— Нет, все это уже было. В литературе, в театре. Не хочу больше театра. Больше ничего фальшивого не хочу. Катя, ты ведь даже себе не представляешь, как мне там будет трудно. Да, очень трудно, и все же мне там будет легче, чем здесь. Там я по крайней мере не умру. Ты понимаешь, я не о физической смерти говорю.

— Так ты, Ваня, в монастырь собрался… Понятно, — горько усмехнулась она. Тут я действительно тебе не пара…

— Не в этом дело. Не в суете мирской и даже не в этой ежедневной гонке с препятствиями. Ты сейчас очень хочешь поехать со мной, но это не осознанный выбор твоего сердца, а сиюминутный порыв души… Все, оставим эту тему.

Ты не будешь там жить, не захочешь. Мне понадобилось несколько лет голодать и мерзнуть там, в тундре, чтобы оторваться от всего этого. И тебе понадобится не меньше… Пойми, Катенька, чтобы наконец когда-нибудь увидеть небо, мало одного желания. Прости, что говорю, как поэт, но чтобы увидеть небо, нужно перестать «видеть» землю. Да, я добровольно и навсегда отрекаюсь от себя, поэта Третьякова, чтобы сделаться бичом Хмурое Утро — невидимой песчинкой среди Ледовитого океана, живущей вместе с бесстрастным небом. Да, именно так, вместе с небом… Видишь, никак не могу разучиться говорить красиво.

— «Мысль изреченная есть ложь» — так, последний из могикан?

— Верно. — Бич порывисто обнял Катю и, решительно повернувшись, стал подниматься по трапу.

Матросы уже поймали швартовые концы, и вахтенный штурман в рулевой рубке начал свой маневр. Судно тяжело, словно нехотя, отвалило от причала сначала носом, потом кормой и начало медленно разворачиваться в сторону фарватера.

Бич стоял на корме и, подняв на прощание Руку, улыбался. Юрьев вместе с молчаливым Счастливчиком, красивая заплаканная Катя, глубоко задумавшийся о чем-то своем адмирал застыли на причале, словно в почетном карауле, провожая этого странного и непостижимого, но чем-то очень притягательного безумца конца двадцатого века с индейской кличкой Хмурое Утро.

— Эй, дядя Петя! — вдруг громко крикнул с кормы бодрым голосом Хмурое Утро. — Лови!

Адмирал очнулся от своих тяжелых дум и увидел, что бич, неожиданно сильно размахнувшись, бросил им что-то на причал. Это «что-то» поймал Счастливчик у себя над головой. Разжав руку, он улыбнулся и протянул адмиралу связку ключей:

— Держите, адмирал. Похоже, этот робинзон совсем не хочет жить еще триста лет!

— Эх ты, Ваня-Ваня! — покачал головой адмирал, пряча связку в карман. — Не понимаю я тебя, не понимаю, — глядя на бича, тихо бурчал он себе под нос. — Ну, уедешь ты отсюда, ну загнешься там от какой-нибудь простуды или медведь заломает, и что? А здесь-то, здесь, в этом бардаке, кто жить будет? Здесь и так уже людей почти не осталось…