Затаив дыхание - Адам Торп

Над письменным столом Говарда висит большая парадная фотография королевы в мехах и бриллиантах. Снятая много лет назад монархиня смотрит из рамки с таким выражением, будто хочет спросить одного из своих многочисленных подданных, что это он затевает.

Джек закрыл глаза. Идею подал Говард. Уловка вполне в его стиле. Может, из нее и выйдет определенный толк. Не исключено.

Вот так моя мать теперь воспринимает окружающее, сидя с закрытыми глазами, думал он. Для нее жизнь превратилась в коробушку, наполненную разными голосами. Именно в коробушку, потому что безопасное пространство кончается на расстоянии вытянутой руки. Джек вытянул руки и немедленно что-то опрокинул — как выяснилось, стакан с карандашами; треск и шум был такой, будто пальнули из ружья. Джек замер, но голос Говарда как ни в чем не бывало продолжал бубнить свое, а потом Яан стал играть на альте кусок из какого-то этюда; Говард одной рукой аккомпанировал ему на фортепьяно. Закрытая дверь немного приглушала звук.

Джеку трудно примириться с мыслью, что он — отец этого маленького альтиста. Он испытывает совсем не те чувства, которые должен бы испытывать, будь он и в самом деле его отцом. Надо надеяться, Говард сумеет осторожно выведать правду: отец — другой любовник Кайи, возможно тот, чью фамилию она теперь носит. Только не надо преувеличивать, он вовсе не «великий музыкант»; или же просто не добился известности. Возможно, он трагически погиб, но не в катастрофе, а, как Клара Ноулз, медленно и страшно умирал, до последнего надеясь на исцеление.

Надежда и есть résonance, который примиряет с жизнью, делая ее мучительно-прекрасной; особенно когда жизнь — или смерть — составляют контрапункт надежде.

Джек заглянул в замочную скважину, но опять увидел только снующий туда-сюда локоть Яана. Ширина обзора, прикинул Джек, составляет всего пять-шесть футов. Друзья заранее провели эксперимент: Говард поставил стул в поле зрения Джека; если Кайя на него не сядет или станет ходить по комнате, Джек не сможет ее увидеть. Что, если она вдруг распахнет дверь в коробушку, а там, скорчившись и зажмурив один глаз, сидит Джек? Скорее всего, она прыснет со смеху. Хорошо бы, если бы так.

Его нимало не смущало, что он намерен подслушивать и подсматривать, но очень беспокоила ее реакция на осторожные расспросы Говарда.

В комнатушке стало жарко. Зимой, наверно, еще жарче, вон какая огромная батарея, но Говард любит круглый год ходить дома налегке, и отопление у него работает на полную мощность. Иной раз в декабре застаешь его в одних шортах. Милли такого поведения терпеть не может — считает проявлением преступного эгоизма, свойственного американцам. Джеку вспомнилась квартирка Кайиных родителей на Хааремаа. Он надел хорошую рубашку, и с него там ручьями лил пот. Лучше бы он майку надел, тогда не парился бы так. Окно в комнатенке они с Говардом закрыли: в Лондоне всегда шумно, вдобавок где-то поблизости тарахтит и воет пневматическая дрель. А Джеку не хочется упустить ни слова.

В скважине вновь появилось плечо Яана и рука со смычком; как Джек ни изворачивался, ничего больше не увидел. Наконец, урок окончился, у скважины выросли ноги Говарда, вблизи прямо-таки гигантские, затем резко уменьшились: Говард отошел к столу, у которого в ключевом месте поставлен стул. На несколько мгновений перед Джеком возник Яан, весь, целиком. Да, он похож на Микеля, отца Кайи. Лицо вообще ничего не доказывает. А черноволосых людей на свете не счесть. В Эстонии их, может быть, меньше, но…

— Можно в туалет? — попросился Яан.

— Беги, приятель. Как закончишь, опусти крышку на место.

Яан несмело улыбнулся Говарду и захромал в коридор. От этой робкой улыбки, от задранной вверх мордашки у соглядатая потеплело в груди. Джек даже удивился этому чувству. Ему-то ведь хорошо знакома эта неуверенность, он отлично помнит, какими недоступно высокими кажутся взрослые.

Говард повернулся и подмигнул двери в коробушку.

Раздался звонок во входную дверь. Спустя какое-то время, показавшееся Джеку вечностью, в поле зрения вновь появился Говард, он что-то говорил, держа наготове стул, точно официант перед посетителем.

— Я могу постоять, — послышался голос Кайи.

Она находится слева, ее не видно. Только краешек колена. Похоже, она в джинсах. Спина Джека уже ноет, дышать в такой позе тоже трудновато. Надо было стать на колени, и вообще, следовало заранее все проверить на месте. Говард перешел направо, теперь видно половину его туловища. — Яан делает большие успехи, — сообщает он матери. — Мальчик весьма неординарный, в этом мы с вами сходимся. Но мне хотелось бы побольше узнать о его раннем детстве, о семье и местах, где он рос. Надеюсь, вы не против?

— Про людей? Или про природу? — уточнила Кайя; это походило на намеренную колкость.

— А если про все сразу? — улыбнулся Говард.

— Хорошо.

Голос у Кайи немножко изменился. Прежде, по телефону, Джек этого не заметил, да и связь была плохая. В тот же миг он учуял причину: она все еще курит. Причем стала закоренелой курильщицей, не то, что раньше. Когда они познакомились, она выкуривала одну-две сигареты в день, не больше. А здесь дымит, причем вроде бы не спросив разрешения у Говарда. Говард курильщиков не жалует, но тут и бровью не повел. Вдруг в поле зрения появилась сигарета — прямо напротив замочной скважины. Те же тонкие длинные пальцы, ласкавшие его тело; те же косточки суставов, которые он любил целовать.

— Какое все это имеет значение? — спросила Кайя новым, более хриплым голосом.

— Эти сведения помогли бы мне в работе. Вы действительно не хотите сесть?

— Я целый день сидела. Так мне кажется. Транспорт ходит плохо. В автобусе я наверх не поднимаюсь, потому что… ну, не знаю, внизу, по-моему, безопаснее.

Рука с сигаретой исчезла, потом появилась опять, а за нею все заволокло дымом. Обтянутое джинсовой тканью колено вылезло на передний план и оказалось коленом в джинсовой юбке. После чего скрылось вновь. Джек сделал глубокий вдох: ему нужно успокоиться.

— Ответьте, например, на такой вопрос, — гнул свое Говард. — Отец Яана был джазовым музыкантом? Меня интересует, тяготел ли он к импровизации. Он был выдумщик, любил экспромты?

— Зачем это вам?

— Затем, что ваш ответ подскажет мне, в каком направлении…

— Мой сын такой, какой есть. Вы что, верите в музыкальные гены?

Перед ним сейчас иная Кайя, более агрессивная, более нетерпеливая. А по сути — гневная. Неужто он превратил ее в эту злюку? Вдруг против скважины возникло ее лицо, склонилось к пепельнице, которую пододвинул Говард, и через мгновение снова исчезло. Лицо то же и не то: прекрасные густые волосы небрежно собраны в пучок на макушке, выбившиеся завитки висят вдоль щек; напоминает изображение на греческой вазе. Не совсем то лицо, которое он хранил в памяти все эти годы. Теперь оно одновременно пугает и успокаивает. На его взгляд, оно по-прежнему прекрасно, хотя немножко осунулось. Он чувствует, что взволнован и сбит с толку. Наверно, он ее разлюбил.