Дорога затмения - Челси Ярбро

ГЛАВА 3

После захода солнца в воздухе стала ощущаться прохлада, а ветерок с полей навевал приятное настроение. Падмири стояла на террасе, тянувшейся вдоль гостиной и погруженной во мрак. Ей было видно, как рабы прибираются в комнате, зажигают масляные светильники, переставляют столики и взбивают подушки. Отвернувшись от них, женщина зябко поежилась, но причиной тому был вовсе не проскользнувший под шелк ее одеяния холодок.

«Где твое благоразумие? — твердила она себе раз, наверно, в десятый. — Ты слишком стара даже для мало-мальски продолжительной связи, а потом еще неизвестно, интересуются ли тобой вообще». И все же он был притягателен — главный из обступавших ее вопросов: что будет, если ему вдруг вздумается зайти за черту, пролегающую между двумя немного симпатизирующими друг другу людьми? Это было так странно: после долгих лет размеренной жизни вновь терзаться сомнениями, свойственными лишь юности, и добиваться внимания человека, представляющего собой сплошную загадку. Падмири вздохнула и стянула потуже шаль. «Все, хватит об этом. В гостиной, среди подушек, ты еще раз обдумаешь линию своего поведения, а пока отдохни. — Она поднесла руку к лицу и провела пальцами по мелким морщинкам, скопившимся в уголках глаз. — Да, моя милая, тебе уж за пятьдесят. Это, конечно, немало, и все же сейчас ты выглядишь куда привлекательнее, чем в свои двадцать. В те годы черты твои для угловатой и долговязой девчонки были слишком крупны. С возрастом несоответствие сгладилось, ты резко похорошела, в тебе стали угадываться порода и стать. Потом появилась и некая величавость, та, какой не дают ни каста, ни ранг. А седина… Подумаешь, седина! Легкий налет серебра женщину только красит… И все-таки надо было надеть драгоценности», — подумала вдруг она.

— Падмири? — Голос шел из гостиной. Он стоял в дверях, выходящих во внутренний дворик, — этот сильный, загадочный, одетый в черное человек.

— Сен-Жермен? — Она вдруг занервничала и выбранила себя за глупый вопрос. — Я вышла сюда, чтобы не мешать рабам прибираться.

— Они уже справились, — сказал он, по-прежнему стоя в дверях, — и ушли. Вы хотите еще какое-то время побыть здесь?

— Нет, — поспешно сказала она, стараясь скрыть замешательство, — это… неподобающе.

Он смотрел, как она идет к нему, очень медленно, словно проталкиваясь сквозь воду и потупив глаза. Ее смятение было ему внятно. Гостя по местным обычаям принимают в гостиной, но ход вещей внезапно нарушился, и немудрено, что эта гордая женщина растерялась: ведь безыскусная и в то же время изысканная простота римского обращения ей неведома.

— Пожалуйста, — сказал он, отступив в сторону, чтобы дать хозяйке первой пройти в дом. Интересно, какой ногой она переступит порог? Правой, как это было принято в Риме, или все-таки левой. Не опуская глаз, Сен-Жермен улыбнулся. Правой, левой — не все ли равно?

Падмири нерешительно улыбнулась в ответ, испытывая странные ощущения. В гостиной, где она бегала еще девочкой, все вдруг ей показалось чужим — светильники, стены, обитые розовым деревом, пышный цветастый ковер.

— Это место назначено вам, — указала она на меньшую из двух стопок подушек, залитых желтоватым светом ламп, свисающих с потолка. Ей неожиданно захотелось, чтобы светильников было больше, хотя рабы по ее приказу и так удвоили их число.

Сен-Жермен с непринужденной легкостью соорудил из подушек нечто вроде диванчика и, поджав ноги, сел, хотя внешнее благодушие давалось ему нелегко. Он еще ранее, входя в эту комнату с другого конца, успел обратить внимание и на лампы, считающиеся здесь роскошью, и на витающий в воздухе аромат благовоний, располагавший скорее к отдохновению, чем к нескончаемым разговорам. Если тут к чему и готовились, то явно не к приему каких-либо мало знакомых друг с другом людей. «И почему тебе вздумалось, что Падмири устраивает светский раут? — сердито спросил он себя. — Стоило ли для приватной домашней беседы перетряхивать всю одежду, облачаться в превосходный с красною окантовкой камзол, не покидавший римской укладки чуть ли не со времен Ло-Янга и своим элегантным покроем вызывавший зависть у щеголей всего света? От Нормандии до Пекина, — уточнил мысленно он и вдруг непоследовательно подумал: — Стоило, да!»

— Вы отказались от приглашения отужинать вместе со мной, — сказала Падмири, с большим достоинством обустраиваясь среди подушек. — Воля, конечно, ваша, но… почему?

— Я сделал это отнюдь не из пренебрежения к вам, Падмири, — спокойно сказал Сен-Жермен. Он восхищался прямотой этой высокородной красавицы, наверняка усложнявшей ей жизнь.

— Возможно, обычаи, каких вы придерживаетесь, запрещают мужчине делить с женщиной стол, — предположила она. — Я слышала, что такое свойственно мусульманам.

— Ислам я не исповедую, — слегка иронически, но беззлобно напомнил он.

— Но соблюдать традиции это ведь не мешает? — Ей не хотелось казаться навязчивой, однако желание выяснить, в чем же загвоздка, было сильней.

Он пристально посмотрел на нее.

— Все не совсем так.

Падмири смирилась с уклончивостью ответа. В конце концов, он ведь пришел. А для того чтобы отказаться от ужина, у человека может быть масса причин. Например… расстройство желудка. От грубости пришедшей ей в голову мысли она слегка покраснела и поспешно сказала:

— Наши обычаи тоже содержат множество ограничений, но вы, как я заметила, прекрасно свыкаетесь с ними.

— Откуда вам знать, что они не сходны с обычаями моей родины? — спросил он, любуясь носками своих китайских сапог.

— Уклад нашей жизни очень интересует вашего Руджиеро, а значит, и вас. Кстати, мне кажется, он владеет нашей речью куда свободнее, чем это себе представляют слуги в людской. — Она внимательно осмотрела сласти, лежащие на подносе, но не решилась притронуться к ним.

— Вы весьма проницательны, — сухо сказал Сен-Жермен. — Надеюсь, вам не захочется разоблачить этот пустячный обман. Для остальных он безобиден, а нам в какой-то мере полезен.

Падмири гордо вздернула подбородок.

— Вы полагаете, мне есть дело до слуг?

К ее удивлению, Сен-Жермен рассмеялся.

— Разумеется, есть. Вы ведь слишком умны, чтобы не понимать, что наши слуги в иных вопросах мудрее всех философов мира.

Лицо индианки смягчилось. Как все же приятно вести беседу без оглядки на сонм условностей, диктуемых половыми и кастовыми различиями. Этот человек, хотя он и инородец, гораздо лучше ее понимает, чем большинство встречавшихся ей мужчин.

— Вы правы, — улыбнулась она. — Я и впрямь очень во многом завишу от собственных слуг. — Высказавшись таким образом, Падмири вдруг испугалась, что гость неправильно истолкует ее слова. Сочтет, например, ее слишком немощной или вообразит что-то еще.