Меандр: Мемуарная проза - Лев Лосев

Мы купались в Неве среди весеннего ледохода.

Устраивали соревнования по выпиванию киселя в университетской столовой. Победил Красильников, выпивший 24 стакана этого мутно-розового клейстера.

Когда наш живописец Олег Целков закончил наконец свой "Автопортрет в нижнем белье", мы устроили шумные крестины автопортрета на спуске к Неве у Гагаринской: автопортрет окунули в реку и с пением понесли по набережной.

Однажды Виноградов и Уфлянд плелись за своей широкоплечей красавицей, в которую были оба влюблены, через Троицкий мост. "А я для тебя в реку прыгну", — неожиданно сказал Виноградов и прыгнул (в ледяную весеннюю Неву, с высоты примерно двадцати метров). Маленький Уфлянд тут же полетел вслед за ним в развевающемся пиджачке, крича: "Леха, подожди меня…" Наталья вышла за прыгнувшего первым.

Мы пели обычно Хлебникова или Пастернака, посадив их на мелодию какого-нибудь советского марша: "Тулупы мы / земляные кроты / родились мы глупыми / но глупым родился и ты" — с небольшими изменениями это пелось на мотив марша авиации "Все выше, и выше, и выше…", последняя строчка всегда адресовывалась какому-нибудь разглазевшемуся прохожему, на "Три танкиста" хорошо пелся "Лейтенант Шмидт" — "Прорываясь к морю из-за почты, / Ветер прет на ощупь, как слепой…".

Мы никогда не упускали случая порадовать публику хороводом, игрой в "Каравай" на оживленном перекрестке.

Просто удивительно, как многое нам сходило с рук до поры до времени. Где-то к концу 50-х начались столкновения с милицией. Несчастные случаи.

Один славный мальчик из театрального института, задумав повторить подвиг Безухова, сорвался с карниза пятого этажа и убился. Через некоторое время тот же полет повторил Володя Королев, по прозвищу Парагвай. Но приземление было удачнее: хотя Парагвай переломал себе абсолютно все кости и пролежал в гипсе чуть ли не год, как-то его так выгодно встряхнуло, что он за этот год выучил два языка, стал специалистом по кино (потом без труда поступил в аспирантуру) и написал несколько забавных стихов. А раньше звезд с неба не хватал.

Уфлянда и молодого пианиста Юру Цветкова четыре месяца продержали в тюрьме за то, что они крутились на табуретках в пивном баре под Думой.

Не буду перечислять всех наших неприятностей, но первой из них, означившей начало конца, был арест Красильникова 7 ноября 1956 года. Он больше всех нас любил улицу, площадь, толпу, возможность подрать глотку. Он шел среди знамен и портретов и вопил: "Свободу Венгрии!" и "Утопить Насера в Суэцком канале!" и еще что-то в этом роде. Его повязали, дали четыре года, которые он и просидел в Мордовии от звонка до звонка. Миху судили за политическую демонстрацию — и кому мы могли объяснить, что для этого обаятельнейшего и безобиднейшего человека его демонстрация была — эстетической.

Ниже следует материал на:

ВИНОГРАДОВА Леонида Аркадьевича, 1936–2004, м. р. г. Ленинград, русского; отец — журналист, еврей; мать — проводница, полуукраинка, полуцыганка; образование высшее — юридический факультет ЛГУ; дважды женат, два сына;

ЕРЁМИНА Михаила Федоровича, 1936 г. р., м. р. г. Орджоникидзе, русского; отец — погиб во время войны; от матери отделился рано; образование высшее, филологическое; женат, имеет сына и дочь;

КОНДРАТОВА Александра Михайловича, 1937–1993, м. р. г. Белгород, русского (полубелорус); отец — летчик, репрессирован, потом погиб; мать — пенсионерка; образование: Ленинградская областная школа милиции — специальность мл. лейтенант. Ленинградский ин-т физкультуры им. Лесгафта — специальность бег на 100 м, лучший результат 10,9 сек.; кандидат филологических наук, диссертация "Расшифровка письменности острова Пасхи с помощью ЭВМ"; женат, имеет сына;

КУЛЛЕ Сергея Леонидовича, 1936–1984, м. р. г. Ленинград, русского; родители умерли рано, отец был из эльзасских французов, с примесью польской крови, мать частью немка, частью шведка; образование высшее — филолог; вдова умерла в 1999 году;

УФЛЯНДА Владимира Иосифовича, 1937 г. р., м. р. г. Ленинград, русского; отец — инженер, еврей; мать, Елена Измаиловна Сумарокова-Эльстон, — преподаватель черчения; образование — начатое высшее, 2 курса исторического факультета университета; женат, имеет сына.

(Коли уж список, то нельзя не добавить ГЕРАСИМОВА Владимира Васильевича, 1935 г. р., м. р. село Тупицыно, Коми АССР, русского; отец — милиционер, чуваш, умер рано; мать — русская, чиновник на Главпочтамте; образование — незаконченный филологический факультет. Герасимов никогда стихов не писал, разве что в шутку пару раз, да и вообще писательство не было его сильной стороной, но кажется, что без этого замечательного остроумца, вдохновенного энциклопедиста, последнего великого петербуржца все в нашем кругу было бы иначе, и стихи писались бы иначе, и другие.)

Виноградов писал мало и коротко (я имею в виду его поэзию, а не драматургию). Он словно бы заместил Красильникова как лидер, когда Красильников исчез.

Речь идет, конечно, о совершенно неформальном лидерстве, просто доброты, привлекательности и дружелюбия было в Лёне побольше, чем во всех нас остальных. Его знаменитые "эпиграфы" запоминались и становились вроде как фольклором:

Мы фанатики, мы фонетики,

Не боимся мы кибернетики.

"В государстве Гана / Есть своя богема?.." и т. п. Виноградов серьезный, последовательный и лиричный абсурдист.

Одинаково серьезно

Вам предложат снять тулуп

И при входе в клуб колхозный

И в любой английский клуб —

заканчивает он одно стихотворение. Перебравшись в Москву, он в один прекрасный день стал основателем самой многочисленной последователями философской школы — стеноизма. Первый постулат стеноизма гласит: два стеноиста не могут смотреть с двух сторон друг на друга в одну подзорную трубу. Для того чтобы стать стеноистом (причем стать стеноистом можно, но перестать им быть нельзя), надо ответить на один вопрос: "Кто ночью спит, а днем работает?", при этом ответ на вопрос: "Люди" — сразу дается. Если вы ответили на вопрос правильно или неправильно, или промолчали, или сказали "Не знаю" или еще что-нибудь, вы становитесь пожизненным стеноистом. Вот почему стеноистов так много, в том числе, с данной минуты, и ты, читатель.

Присоединяясь к этой иронической, абсурдистской по существу, школе, каждый приносил с собой опыт своих юношеских пристрастий, знаний. Вкладом Сергея Кулле были Кузмин и — практически вся европейская литература: Античность, Ренессанс, XVIII век, XIX век, новые поэты. Кулле не знал иностранных языков, но он прочел и сравнил такое количество переводов, что приобрел познания, достойные выдающегося компаративиста. Однажды он взял в университетской библиотеке перевод "Лузиад" Камоэнса, изданный в Москве в 1765 году. Эту книгу на протяжении двухсот лет обязаны были читать все студенты-филологи нашего университета и отвечать на экзаменах. И все ее страницы оказались неразрезанными. Сережа, не торопясь, вдумчиво читая, разрезал по мере надобности страницу за страницей… Он начал со стихов, которые и не снились таким позднейшим экспериментаторам верлибра, как Солоухин или Винокуров. Правда, в отличие от последних философические верлибры семнадцатилетнего Кулле не напечатали в "Литературной газете", а грязно обругали в университетской многотиражке. На мой взгляд, он единственный, кто в полной мере (после Кузмина) овладел у нас верлибром, у кого русский верлибр достиг силы лучших американских образцов. Как и американские поэты, Кулле пишет не метрами и строфами, а образами действительности, деталями бытия, "психологическое наклонение" стиха не опосредствовано метрикой. Но есть и очаровательное своеобразие в стихах Кулле — алогизм, сочетание несочетаемого. Если более традиционные поэты из более традиционных для русской поэзии компонентов: строфа, метрика, рифмы и т. д. — выстраивают модели мира — каждый свою, Кулле делает совершенно другое — он просто перестраивает мир по своей личной мировоззренческой парадигме. Его мир получается лучше и забавнее настоящего.