1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных - Роберт Кершоу

«16 октября был страшный день в Москве, — вспоминает журналист Малюхин, переживший панику на Казанском вокзале столицы. — Составы были сформированы не из обычных пассажирских вагонов, а из товарных и вагонов метро», — вспоминает он. Поезда следовали только в одном направлении — на восток, отправлялись хаотически, следуя вопреки всем мерам безопасности один за одним, чуть ли не вплотную друг к другу, в пределах видимости». Из мавзолея на Красной площади было эвакуировано в безопасное место мумифицированное тело Ленина. Но сам Сталин оставался в Москве. И это сыграло стабилизирующую роль. Гавриил Темкин, участвовавший в рытье противотанковых рвов, рассказывал, что слух о том, что Москву собираются сдать, катастрофически подорвал боевой дух членов их бригады. «Всем вдруг стало все равно», — уточняет он. Какой смысл было тратить силы на возведение оборонительных рубежей? Политрук, попытавшийся было вразумить рабочих, призвать их продолжать работу, понял, что ничего у него не выйдет, и украдкой исчез в неизвестном направлении. Тем временем значительно похолодало. У Темкина украли нижнее белье, подметка на сапоге отвалилась, и молодой человек вдруг почти физически ощутил, что шансы уцелеть стремительно уменьшаются.

19 октября генерал Жуков объявил в Москве осадное положение[58]. В городе начали действовать законы военного времени, включая комендантский час и расстрел на месте всех преступных элементов. Прорыв немцами можайской линии обороны между Калинином и Калугой и, кроме того, в районе Наро-Фоминска создал серьезную угрозу для Москвы. Жуков у стен столицы принимал те же меры, что и раньше под Ленинградом. Он распорядился эшелонировать оборону в глубину, перекрыть все важные подходы к столице. Срочно проводились инженерные работы по возведению дополнительных укреплений и противотанковых заграждений на всех участках вероятного наступления немцев. Для проведения упомянутых работ были мобилизованы 70 000 учащихся московских школ и 30 000 заводских рабочих, вооруженных лопатами и кирками. Вера Евсикова вспоминает:

«Эти противотанковые рвы были огромные — 8 метров шириной и 10 м глубиной. Рыли их в основном женщины, очень это была тяжелая работа. Приходилось разжигать костры, чтобы хоть как-то отогреть скованную морозом землю и уже после копать. Промерзал только верхний, довольно тонкий слой земли, потом рыть было легче».

За три недели жители Москвы вырыли 360 километров противотанковых рвов и установили тысячи противотанковых заграждений — «ежей», протянули 660 километров колючей проволоки. Гавриил Темкин помнит атмосферу всеобщей тревоги и неуверенности, царившую в рабочем батальоне. «Все с растущим страхом вслушивались в сводки Совинформбюро, сообщавшие об оставленных Красной Армией советских городах. Немцы все ближе подбирались к Москве».

На всех подходах к столице готовили к подрыву мосты, минировали речные берега и каналы, всюду насыпались высокие валы, непроходимые для танков и бронетранспортеров.

Работы по возведению заградительных сооружений, хоть и проводились в тылу, становились небезопасными. 25-летняя ткачиха Ольга Шапошникова, направленная на рытье траншей вместе с остальными работницами фабрики, вспоминает, как их группу обстрелял с бреющего полета немецкий истребитель. «Одиннадцать наших девушек погибли, и четверо получили ранения», — рассказывает она.

Близость немцев ощущалась остро. «Те ночи в Москве были очень тревожными, — вспоминает Елена Шахова. — Было отчетливо слышно, как совсем неподалеку бьют орудия».

«Холод был страшный, жуткий мороз, но нас все равно отправляли рыть окопы. Что поделаешь — надо, и мы рыли и рыли».

Немецкие самолеты сбрасывали листовки «Сдавайтесь — Москве конец!» «Но мы не верили ни единому слову».

Никаких видимых признаков того, что Москву готовились сдать врагу, не было. Эвакуация наиболее важных учреждений — министерств и ведомств — в Куйбышев и хозяйственных объектов на Урал продолжалась, но эти меры носили скорее превентивный характер. К середине октября в восточные районы страны было эвакуировано 498 промышленных предприятий, для чего потребовалась 71 000 товарных вагонов. Сталин собирался сражаться до конца, и это подтверждают высказывания советского дипломата Валентина Бережкова, которому впоследствии стало известно, что все мосты и многие основные здания Москвы были подготовлены к подрыву при помощи заложенных в них мин замедленного действия. «Если бы немцы все же заняли Москву, их там ждала масса сюрпризов», — подтверждает Бережков. Такая методика была опробована на практике в Киеве и Харькове — не один немец нашел смерть под обломками взорванных зданий. «Устройства срабатывали через несколько дней после того, как немцы успевали разместить в них важные учреждения — штабы и т. п.», — продолжает Бережков.

Коммунисты формировали из рабочих заводов батальоны народного ополчения. Так в считаные дни удалось создать 25 рот и батальонов общей численностью в 25 тысяч человек, большинство из которых составляли комсомольцы. Еще 100 тысяч рабочих занимались военной подготовкой в свободное от работы время, 17 тысяч женщин и девушек готовились стать медсестрами. Журналист Малюхин вспоминает колонну грузовиков, в которых на запад направлялись добровольцы, а на восток — желавшие покинуть Москву. Еще 40 тысяч составили сформированные из работников милиции части. К концу октября на участки под Волоколамск, Нару, Алексин и к Оке было направлено 13 стрелковых дивизий и 5 танковых бригад. К середине ноября по распоряжению Ставки на фронт было послано 100 000 человек личного состава, 300 танков, 2000 артиллерийских и противотанковых орудий. Перечисленные силы занимали оборону на наиболее угрожаемых участках фронта.

Бездорожье, слякоть и упорное сопротивление Красной Армии задержали немецкое наступление вдоль линии Калинин — Волоколамск — Дорохово — Наро-Фоминск — Алексин и на южных подступах к Туле. Армейской группе «Центр» удалось вклиниться на своем участке на 230–260 километров в оборону противника. Отдельные части немцев находились в 120–140 километрах от столицы. Группа армий «Север» продолжала удерживать в тисках блокады Ленинград, а на юге группа армий фельдмаршала фон Рундштедта успешно продолжала наступление на Азов и Ростов-на-Дону. Севастополь оборонялся, однако сам Крымский полуостров оказался под угрозой. Ночные заморозки, сменявшиеся днем оттепелями, на три недели парализовали фронт. В ходе этой паузы русские успели подтянуть резервы и стабилизировать оборону на наиболее опасных участках.

1 ноября генерала Жукова вызвали в Ставку Верховного командования. Сталин выслушал его доклад о положении на фронте, задал ряд вопросов, в частности и о том, есть ли возможность провести 7 ноября на Красной площади парад по случаю очередной годовщины Советской власти. Проведение такого парада послужило бы неоспоримым свидетельством жизнеспособности коммунистического режима, доказало бы мировой общественности, что Советский Союз полон сил для сокрушения врага. Сталин уже консультировался с командующим Московским военным округом генералом Артемьевым. Алексей Рыбин, также из штаба Московского военного округа, вспоминал, как опасался Артемьев воздушного налета люфтваффе в день 7 ноября. «Ни одного самолета нельзя допустить в этот день в небо Москвы!» — предупредил Сталин. В принципе подобную опасность все же исключать было нельзя. Жуков, который согласился с мнением Сталина, также считал, что хотя никаких масштабных наступательных операций на земле немцы не планируют, люфтваффе может попытаться атаковать столицу. И чтобы исключить всякие неожиданности, с близлежащих участков фронта были сняты несколько дополнительных эскадрилий.

В военное время в России с большим нетерпением ожидали от верховной власти всякого рода публичных заявлений. Примером этого были, конечно же, выступления Сталина. Речь вождя на Красной площади по случаю военного парада, когда враг в буквальном смысле стоял у ворот Москвы, сыграла важную идеологическую роль и внутри страны, и в мире. Курсант артиллерийского училища Марк Иванихин, участвовавший в параде на Красной площади 7 ноября 1941 года, вспоминает:

«Хотя стоял ноябрь, но уже было по-зимнему холодно и мрачно. Я шел на правом фланге в пятой шеренге, повернув голову направо. Увидев Сталина, я удивился, какой он низкорослый в своей шапке с опущенными ушами. Он совсем не походил на того, которого изображали на плакатах».

Сталин, уловив веяние времени, в своей речи, произнесенной с трибуны Мавзолея, быстро перешел от слов о пролетарском интернационализме к национальным чувствам, что пришлось по душе и армии, и рабочим. Он вспоминал о нашествиях прошлых лет, о татаро-монголах, Наполеоне и поляках, он играл на оскорбленном чувстве национального достоинства русских людей. И не преминул напомнить, что немцы за четыре месяца этой войны потеряли четыре с половиной миллиона человек.