1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных - Роберт Кершоу

В своем дневнике генерал Гальдер расценил день 19 ноября, как «в общем снова благоприятный», а следующий день, по его словам, характеризовался «вселяющими оптимизм успехами»[61].

Гитлер на выставке зимнего снаряжения для вермахта. О чем думает фюрер? О том, что он еще в августе предполагал достичь линии Архангельск — Астрахань, или о том, что вся эта показуха вряд ли успеет попасть в войска…

Донесения о плачевном положении немецких войск всерьез не воспринимались. Но безудержный оптимизм Гальдера в очередной раз подвергся испытанию сообщениями с Восточного фронта. «Во второй половине дня Гудериан доложил по телефону, что его войска выдохлись», — гласит запись Гудериана от 21 ноября 1941 года, однако, видя перед собой главную стратегическую цель кампании, начальник ОКВ не поддается искусу пораженчества.

«2-я танковая армия действительно ведет тяжелые бои на широком фронте, однако, в конечном итоге, эти бои проходят успешно, и наши войска повсюду теснят противника. Можно надеяться, что 2-я танковая армия, несмотря на прибытие к противнику подкреплений (свежие сибирские дивизии)у все же сможет успешно завершить бои».

На северном фланге наступления русские пытались воздвигнуть линию сплошной обороны вдоль канала Москва — Волга и Московского водохранилища. Но 23 ноября части 3-й танковой группы захватили Клин, а 4-я танковая группа вошла в Солнечногорск. Русские под ее натиском, как в добрые времена летнего блицкрига, начали отход. Оказывавшая поддержку 4-й танковой группе 9-я армия вышла на берег канала, а 3-я танковая группа вышла к каналу южнее Дмитрова.

Как это часто бывает, реальный ход наступления не совсем совпадал со стрелами на оперативных картах штаба генерала Гальдера. Один из командиров полка 98-й пехотной дивизии, действовавшей в составе 4-й танковой группы Гёпнера, направил своему командиру дивизии генералу Шрёку конфиденциальное послание, в котором звучала тревога. «Без целенаправленной замены выбывших офицеров, унтер-офицеров и специалистов по вопросам вооружений, — говорилось в нем, — без реорганизации и поставок обмундирования, средств технического оснащения, вооружений, транспортных средств и лошадей, без принятия срочных мер по восстановлению численности войск их боеспособность будет крайне низка». Командир батальона из той же дивизии задавался вопросом: «Неужели и в других подразделениях дела обстоят подобным образом? Но мы все равно верим в лучшее!» Ротный фельдфебель Шифф из пехотного полка 2 ноября описал обстановку так, как ее видели солдаты в окопах:

«Успевшие отрасти бороды придают всем нам сходство с подводниками, руки наши покрыты коркой грязи. Когда же мы в последний раз стирали обмундирование? Когда мылись сами? Похоже, не один месяц успел миновать. Тело одеревенело от постоянного лежания скрючившись в траншеях и окопах. Ни рук, ни ног не чувствуешь от холода! Зато чувствуешь, как тебя поедают вши. А где наши добрые товарищи, сражавшиеся плечом к плечу с нами?»

И на самом деле — где? С начала кампании полк потерял 50 офицеров и 1673 унтер-офицеров и солдат — две трети офицерского и свыше половины рядового состава. В общей сложности 98-я пехотная дивизия потеряла 5881 человека, треть штатного состава, а фактически более половины.

Не было фронтовой части, где не ощущались бы последствия одержанных такой ценой побед. Одна только операция «Тайфун» обошлась группе армий «Центр» в 114 865 убитых. Это означало гибель еще 6,8 дивизии. Серьезность 460 потерь наглядно иллюстрируется и тем, что в резерве группы оставалась одна-единственная дивизия. Потери офицеров в октябре составили 3606 человек, то есть равнялись офицерскому корпусу семи дивизий; примерно на столько же дивизий хватило бы и 22 973 погибших унтер-офицеров.

Приведенные цифры потерь серьезно подрывали боеспособность фронтовых частей и соединений. Ведь согласно штатам военного времени немецкая пехотная дивизия насчитывала 16 840 человек, и только 64 % ее численности, или 10 840 человек, составляли собственно «бойцы». Остальные 36 % приходились на долю тыловых и разного рода вспомогательных подразделений. Этим и объясняется малочисленность пехотных рот, непосредственно участвовавших в боях. Боевой дух и стремление уцелеть способствовали тому, что основательно поредевшие подразделения выживали. Один обер-фельдфебель из пехотного полка 260-й дивизии заметил, что «у нас в роте 49 убитых и 91 раненый», а рота первоначально имела 176 человек. Лишь 36 человек из числа начинавших эту кампанию оставались в живых. Тем не менее тот же обер-фельдфебель заявлял: «Мы не унываем, даже если дела идут неважнецки». Их подразделение смогло подойти на 80 километров к Москве, и бойцы его верили, что разобьют русских.

Положение в танковых полках было еще серьезнее. Накануне вступления операции «Тайфун» во вторую фазу на дивизию приходилось 50–70 танков вместо полагавшихся 180–200 (вместе с бронетранспортерами — 350). Гельмут фон Харнак, танкист, писал домой в конце октября:

«Последние месяцы не прошли даром для старослужащих танкистов. Многие из них погибли в своих танках».

2-я танковая армия потеряла с 16 октября по 23 ноября 210 машин. В 3-й танковой группе к 23 ноября оставалось всего 77 машин. И потери самых передовых ударных группировок были куда тяжелее, ибо в танковых войсках половина личного состава приходилась на экипажи, то есть непосредственно на боевые подразделения. Однако истинные потери немцам еще только предстояли, и они будут куда более страшными, поскольку их понесут не только передовые, но и тыловые и вспомогательные части и подразделения.

Лейтенант артиллерии Хуберт Бекер, возвращаясь из отпуска, весьма живо описал контрасты между тылом и фронтом.

«Один из редких поездов, отправлявшихся из Берлина на Восток, был полон военных с вещмешками, в опрятном обмундировании, без вшей. Они возвращались на фронт. У всех в глазах читалась тоска. Купе вагонов были забиты до отказа так, что негде протиснуться. Но, невзирая на это, все мы пребывали в хорошем настроении, шутили.

Так прошло трое суток, потом четверо, пятеро…

По мере того, как наш эшелон углублялся на Восток, пустели вагоны… Когда мы доехали до конечной станции, в 40 километрах от линии фронта, в купе уже не оставалось никого. Сидишь в полном одиночестве и спрашиваешь себя: «Кто же все-таки сражается на этой войне?»

Наступательная мощь пехотных и танковых дивизий вермахта снизилась, и теперь их впору было использовать только в местных, беспокоящих противника операциях. Соотношение людей в тылу и на передовой непропорционально изменилось в пользу тыла. Напрашивался способ уравновесить диспропорцию, направив тыловиков тех на передовую. Но, как правило, это имело катастрофические результаты. Генерал фон Меллентин после войны писал, что всегда были и остаются различия между офицером-пехотинцем и офицером-танкистом. То же самое можно сказать и о простых солдатах. Один танкист признавался:

«Нехватка танков стала бедствием. В дивизии решили сформировать так называемый «батальон из танкистов» из тех, кто лишился машин. В этом батальоне таких набралось четыре роты. Все они не имели тяжелых вооружений. Большинство из 21-го танкового полка питали надежды на длительный период отдыха на каком-нибудь полигоне в Германии, после чего их посадят на танк потяжелее, например, на T-III. Но эти планы вскоре рассыпались в прах».

Несмотря на чудеса героизма, проявляемые танкистами в роли бойцов пехоты, «им недоставало боевой выучки пехотинцев». К началу января 1942 года из 160 солдат такой танково-пехотной роты, сформированной в ноябре, в живых осталось всего 18 человек. Они быстро поняли, что сражаться в пехоте одно, а на танках — другое. Сидеть в танке и рыть в мерзлой земле окопы — не одно и то же. 70 % потерь личного состава упомянутых подразделений приходилось на обморожения. Генерал Бальк признавал:

«Потери в танковых частях были сравнительно небольшими. Но когда экипаж оказывался без танка, мы обычно вынуждены были использовать его членов как пехотинцев. Вот тут и начинались действительно потери, поскольку у этих людей отсутствовали навыки бойца-пехотинца».

Так что изыскание резервов среди тыловых служащих не могло служить настоящим выходом из положения, аргументировал Бальк: «Приходилось сохранять дивизионную структуру, чтобы не утратить контроль за подразделениями». По мере углубления кризиса в качестве пехотинцев использовали и персонал люфтваффе — зенитчиков, связистов и других. Даже «безлошадные» пилоты отправлялись на передовую по приказу генерал-лейтенанта барона фон Рихтгофена, командующего 8-м воздушным корпусом. Его дневниковая запись свидетельствует о полном непонимании проблем, вызванных его распоряжением. «Людям понравится лицом к лицу сразиться с врагом», — писал Рихтгофен. Сражаться «лицом к лицу с врагом» было непросто даже для опытных и обстрелянных пехотинцев, не то, что для абсолютных профанов, какими являлись представители наземных служб люфтваффе.