1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных - Роберт Кершоу

Сталин, уловив веяние времени, в своей речи, произнесенной с трибуны Мавзолея, быстро перешел от слов о пролетарском интернационализме к национальным чувствам, что пришлось по душе и армии, и рабочим. Он вспоминал о нашествиях прошлых лет, о татаро-монголах, Наполеоне и поляках, он играл на оскорбленном чувстве национального достоинства русских людей. И не преминул напомнить, что немцы за четыре месяца этой войны потеряли четыре с половиной миллиона человек.

«Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, и гитлеровская Германия должна развалиться под тяжестью своих преступлений».

Иванихин, переступая с ноги на ногу на морозе и слушая речь Сталина, не подпал под чары диктатора. «В глубине души я сомневался, что через полгода-год все завершится». Все говорило о том, что война эта будет очень долгой и кровопролитной. Актриса Мария Миронова, жительница Москвы, рассказывает, что «все с большим вниманием слушали выступление Сталина по радио, он вообще редко выступал, а если выступал, то особым многословием не отличался». Все слушали, пытаясь отыскать крупицы истины в сказанном им. Как ни тщилась сталинская пропаганда, народ видел сквозь ее завесу. Как и многих солдат, как курсанта-артиллериста Иванихина, и Марию Миронову грызли сомнения.

«Мы все знали, что потеряли много территории. И что бы там ни говорил Сталин, немцы продолжали наступать»[59].

В тот же день почти на всем центральном участке Западного фронта снегопад сменился дождем. Все дороги, за исключением тех, что располагались гораздо севернее, на участке немецкой 9-й армии, стали непроезжими. Вечером 10 ноября вновь выпал снег и чуть подморозило, но и это мало что изменило. Положение чуть-чуть исправилось на следующий день, а день 12 ноября выдался ясным и морозным. Дневник ОКВ утверждает: «12 ноября. Мороз, солнце, дороги затвердели, хотя все они в заполненных водой воронках». Температура в тот день упала до 15 градусов мороза, а сутки спустя — до минус 22 градусов. «Дороги затвердели окончательно, на всей территории фронта морозно», — свидетельствовал военный дневник группы армий «Центр». Немцы могли начинать наступление[60].

Генерал Гальдер, начальник Генерального штаба вермахта, прибыл в Оршу, где 13 ноября состоялось совещание с командующими и начальниками штабов группы армий «Центр».

Между ОКВ и армейскими фронтовыми штабами возникли разногласия по поводу дальнейшего хода кампании в России. Три командующих танковыми группами — Гудериан, Гот и Гёпнер — сомневались, смогут ли они довести свои бронированные клинья до конечной цели. Между тыловым и фронтовым генералитетом пролегла пропасть непонимания.

Фельдмаршала фон Бока беспокоили донесения его подчиненных — командующих армиями. Хотя 95-я пехотная дивизия, входившая в состав 2-й армии, и сумела достичь Курска к концу октября, части ее по-прежнему оставались в Киеве, будучи оторванными от основных сил на 500 километров. Гитлер задавал массу вопросов о ходе наступления 4-й армии. «Фюрер имеет точное представление об обстановке на фронтах и в особенности о крайне неблагоприятных погодных и дорожных условиях на участке 4-й армии. Письменным донесениям он, судя по всему, не верит, что неудивительно — кто своими глазами не видел этой ужасающей грязи, ни за что не поверит в ее существование», — не скрывал иронии фон Бок.

В Орше начальники штабов всех трех групп армий — генерал-майор Зоденштерн (группа армий «Юг»), Бреннеке (группа армий «Север») и фон Грейфенберг (группа армий «Центр») должны были высказать мнение о целесообразности и возможности наступления согласно первоначальному плану. Стоит ли войскам Восточного фронта предпринять еще один решающий рывок или же необходимо располагаться на зимние квартиры, а наступление продолжить весной? Группы армий «Север» и «Юг» страшно растянули коммуникации, им требовалась передышка. Начальник штаба группы армий «Центр» генерал-майор фон Грейфенберг считал, что «следует принимать во внимание и возможность неудачи». Но, утверждал он, «будет куда хуже, если придется просто зарыться в снег и замерзать в каких-то 50 километрах от столь желанной цели». Именно такого мнения ждали от генералов и Гитлер, и Гальдер. В конце концов было решено продолжить наступление.

Решение фон Бока основывалось на вере, что «враг находится на излете своих боевых ресурсов», пусть даже он «не утратил решимости». Фон Бока подогревала убежденность, что «враг не располагает необходимой глубиной обороны и находится в куда худшем положении, чем мы». Да, советские подкрепления прибыли на фронт, но их появление немецкое командование расценило как «акт чистейшего отчаяния». К тому же речь, по его мнению, шла, главным образом, о батальонах, наспех сколоченных из числа рабочих московских предприятий, — о какой их боеспособности можно говорить?

Решение о продолжении наступления в начале ноября принималось на фоне болезненного осознания того факта, что сил для операций подобного масштаба явно недостаточно. В немецких пехотных дивизиях оставалось до двух третей от первоначальной численности. В артиллерии, правда, дела обстояли чуть лучше.

Однако, несмотря на нехватку личного состава и техники, риск все же представлялся оправданным в силу бытовавшей тогда точки зрения, что, дескать, у русских дела обстояли куда хуже.

Численность советских войск на декабрь месяц оценивалась немцами как 200 стрелковых и 35 кавалерийских дивизий, 40 танковых бригад. Можно было ожидать прибытия на фронт еще 63 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий и, возможно, 11 танковых бригад, которые срочно перебрасывались из глубокого тыла Советского Союза. Подобные выкладки не устрашили немецких штабистов. «Боеспособность большинства русских частей на данный момент крайне низка», — громогласно утверждали в ОКВ, и к тому же они «слабы в том, что касается тяжелых вооружений и артиллерии». И что самое поразительное, никто не задавался вопросом, откуда же берутся те самые «неизвестные до сих пор части и соединения», продолжающие регулярно прибывать под Москву. Немецкое командование предпочло сделать вывод, что у русских «нет в резерве достаточного количества сил». В принципе не исключалась переброска войск к Москве из районов глубокого тыла, однако считалось, что «в обозримом будущем они не прибудут».

Истинные масштабы урона, понесенного Советской армией с начала войны, немцы хоть и подсчитали, но оценили они их неверно. К тому же потери Советов были, действительно, колоссальными со всех точек зрения. Красная Армия, имевшая перед войной 3,3 млн человек в западных округах, в период с июня по конец сентября понесла «невосполнимые потери» в размере 2,1 млн человек, не считая 676 694 больных и раненых.

И все же какими бы колоссальными ни оказались жертвы, понесенные советскими людьми, Сталин и коммунистический режим не собирались идти на мир с немцами. После войны в Германии много рассуждали о «непредсказуемости» советских методов руководства боевыми действиями. Так, например, генерал танковых войск Герман Бальк в послевоенные годы писал:

«Русские абсолютно непредсказуемый народ, человеку западному крайне трудно понять их образ мышления. Они весьма напоминают стадных животных, стоит только где-нибудь в таком стаде возникнуть очагу паники, как она мгновенно перекидывается на его оставшуюся часть, что приводит к хаосу. Но что именно способно посеять эту панику, неизвестно».

Пресловутая «неизвестность» и стала камнем преткновения для мыслящих рациональными категориями немцев. Благополучно оправившись от шока первых дней и недель, положившись на необъятные просторы и колоссальные людские ресурсы, русские сумели выиграть время и даже развить тактику, позволившую в будущем избегать значительных потерь. Короче говоря, войскам вермахта на Восточном фронте для победы следовало послать русских в нокаут. А Красной Армии для победы требовалось всего лишь удержаться. Русские обладали воистину сверхъестественной способностью сводить на нет последствия поражений.

Генерал Бальк, взиравший с определенной долей обеспокоенности на стремительное уменьшение численности и боевой мощи немецких войск, считал тогда, что «если мы начнем наступление на Москву, то, согласно общему мнению, включая и меня, с взятием Москвы война завершится». Такова была логика немецких генштабистов, обосновывавших необходимость последнего и завершающего удара. Однако фронтовые солдаты, ежедневно и ежечасно сталкивавшиеся с ожесточенным сопротивлением русских, придерживались в корне иного мнения. «Если же рассматривать проблему с позиции дня сегодняшнего, — рассуждал Бальк, — теперь становится понятным, что речь шла всего лишь о переходе войны в иную фазу».