Северный пес - Светлана Крушина

Грэма интересовало, как поживает Брайан и его маленькая Анастейжия. Лал рассказал, что с ними все в порядке, и отец, и мать здоровы и благополучны. Два года назад отец ушел из мастерской, где работал до тех пор, и открыл свою собственную, переманив несколько человек от своего прежнего хозяина. Тогда-то Лал, который вовсе не жаждал осваивать профессию плотника (на чем настаивал отец), и решил податься в моряки. Отец возражал, и между ними произошла ссора. Впрочем, не слишком шумная и без всяких там проклятий. Сохранению мира в семье немало способствовала Анастейжия. Ей было тяжело отпускать сына из дома в опасное море, но и против воли удерживать его она тоже не хотела. Она сумела смягчить гнев вспыльчивого супруга, и в конце концов Лал ушел из дома почти мирно.

Небольшим утешением его родителем служил тот факт, что Джем оставалась с ними и (пока) покидать дом не собиралась. Во всяком случае, так было год назад, когда Лал последний раз был дома. Жениха у нее не было, а тех парней, которые пытались ухаживать за ней, она отшивала с завидной ехидностью.

Лал упомянул еще о младшем брате, который родился уже после того, как Грэм уехал из Карата. Саймон был на восемь лет младше двойняшек и унаследовал внешность и упрямство отца. Он был почти неуправляем, и мать и сестра немало с ним намучались. Слушался он исключительно отца и старшего брата.

Грэм сделал вывод, что дела у Брайана обстоят достаточно благополучно, а значит, можно нанести ему визит без опасений вляпаться в очередные неприятности. Он тут же мысленно укорил себя за эгоистичный подход — думать больше следовало о том, как не добавить проблем Брайану своим визитом.

— Скажи-ка, Лал, — обратился Грэм к юноше. — Ты собираешься заехать домой, когда мы придем в Истрию?

Лал пожал плечами. До сих пор в нем чувствовалась некая скованность, собеседник продолжал смущать его.

— Не знаю, господин князь. Хотелось бы, но я не уверен, что мы будем заходить в порт Карата, а длинный отпуск капитан едва ли мне позволит.

С капитаном, полагал Грэм, можно договориться без проблем, но он не хотел этого делать. Почему-то ему казалось, что юноша воспримет такое заступничество почти как оскорбление. Да и сам он лет пятнадцать назад, в возрасте Лала, ни за что не позволил бы, чтобы кто-то за него просил.

— Что ж, — сказал он как ни в чем не бывало, — если вдруг случится такое, что ты сумеешь попасть в Карат, я сочту за честь, если в дом твоего отца я приду по твоему приглашению.

Лал вспыхнул, но в глаза ему взглянул бестрепетно.

— Сочту за честь видеть в доме отца такого гостя как вы, князь! — он вдруг вскочил, со стуком поставив на стол кружку с вином, которое за весь разговор едва пригубил. — Простите, но меня ждут мои обязанности. Мне нужно идти.

— Конечно, иди, Лал…

Юноша поклонился и поспешно выскользнул за дверь. Грэм дождался, пока шаги его затихнут на коротенькой лесенке, ведущей наверх, на палубу, и со вздохом откинулся на спинку грубого стула, по его просьбе принесенного в каюту. Да, на людей он по-прежнему производит неотразимое впечатление… увы, вовсе не положительное. Он не знал, что можно с этим поделать, да и, по правде говоря, не очень-то и хотел меняться.

Как и следовало ожидать, за все плавание Лал ни разу не постучался в дверь каюты Грэма. Он вежливо здоровался в ответ на приветствия, когда им случалось встретиться где-нибудь на корабле, и охотно участвовал в беседах, которые заводил Грэм. Но сам первым разговор не начинал никогда. Грэм не знал, чего тут больше, робости или неприязни. На робкого юношу Лал вовсе не походил, равно как и неприязни в нем не наблюдалось. Скорее всего, он просто чего-то выжидал.

Грэм с нетерпением считал дни, оставшиеся до того мига, когда «Элизия» пристанет к истрийскому берегу, слонялся по палубе, не разговаривая ни с кем, кроме Мэнни, Лала и капитана. Он чувствовал спиной взгляды, которыми провожали его члены команды — взгляды, в которых любопытство смешивалось с неприязнью и опаской. Он знал, что матросы его побаиваются, хотя, вроде бы, он не сделал ничего, чтобы заслужить такое к себе отношение. Еще пару месяцев назад он посмеялся бы над этим, но теперь задумался. В последние годы ему нравилось, когда люди боялись его. Точнее сказать, не «нравилось», а просто без этого невозможно было выжить. Теперь же нужда в этом отпала, но поведение и манеру держать себя было не изменить.

На судне Грэм оказался единственным пассажиром, а потому ему не приходилось сталкиваться во время своих прогулок с другими такими же бездельниками, жаждущими общения. Его это устраивало; с другой стороны, у него появилось слишком много незанятого ничем времени. Мысли, приходящие к нему в эти дни, невозможно было прогнать ничем, ибо даже отвлечься ни на что он не мог — со всех сторон скорлупку корабля окружало лишь море, и глаз, не задерживаясь, скользил по его поверхности. Грэму ничего не оставалось, кроме как любоваться морскими пейзажами, и он изучил воду во всех ее проявлениях — и черную, как бездна, под пасмурным небом, и слепящую глаза солнечными бликами, и вздымающуюся многометровыми волнами, грозящую поглотить все, что неосторожно оказалось на ее поверхности. Ибо в этот раз Грэму «посчастливилось» попасть в шторм. Море его, очевидно, очень сильно невзлюбило и раз за разом готовило сюрпризы, один экстремальнее другого. Самое обидное, что до конечной цели путешествия оставалось всего-то четыре или пять дней пути.

Шторм разыгрался нешуточный. Грэму стоило немалого труда запихнуть Мэнни в каюту. Мальчишка непременно желал остаться на палубе и наблюдать буйство стихий своими глазами от начала и до конца. Факт, что любая волна повыше может спокойно смыть его в море, его не волновал. Или просто Мэнни о подобном не думал. А Грэм думал, а потому велел ему сидеть внизу и носа не казать на палубу, пока не позовут. За себя же он не волновался. Кроме того, для себя он считал невозможным прятаться в относительно безопасной каюте, в то время как команда пыталась справиться с кораблем; поэтому он поднялся наверх и предложил капитану помощь.

В последующие годы, когда он вспоминал это последнее плавание, каждый раз по-новому поражался, как люди по доброй воле становятся моряками, зная, что настанет момент, когда они не будут властны над своей жизнью, а все будет зависеть исключительно от прихоти стихий. Самому ему показалось, что прошли дни, прежде чем он смог спуститься к себе и, обессиленный, завалиться в койку. За те несколько часов, что бушевал шторм, он устал так, как за целый день работы на каменоломне, да к тому же еще промок и замерз, поскольку вода, больно хлеставшая со всех сторон, по температуре приближалась ко льду. Грэм и раньше-то не слишком жаловал море, и теперь любви у него к морской стихии заметно поубавилось.