Постижение России; Опыт историософского анализа - Н Козин

Но не задействованы ли в этих процессах и другие причины, связанного, но несколько иного аспекта содержания: неукорененность России в основах собственных национальных архетипов, слишком слабая их представленность в иерархии национальных ценностей в качестве ценностей национальной идентичности, а отсюда и та легкость ухода от их исповедования в качестве национальных святынь. Иными словами, не является ли историческая уязвимость России как идеократического государства еще и следствием того, что ее идеократическая сущность в некоторых случаях не является в полной мере идентичной России, ее исторической и национальной сущности. Во всяком случае, именно это противоречие между идеократической сущностью России и вненациональностью этой идеократичности в полной мере проявилось в исторических обвалах Октября 1917-го и Августа 1991-го.

В особенностях духовных архетипов России следует искать ответы и на другие особенности национального поведения в истории, которые оказались весьма разрушительными для нее как для национальной истории. Где истоки непомерного русского национального нигилизма, доходящего до национального самозабвения? Почему Россия так восприимчива к мессианским идеям жертвы, служения общему и другому, доходящего до пренебрежения к собственному национальному началу - национальному как национальному? Откуда такая преданность идеям всемирного общечеловеческого единения, даже если ценой ему становится слом основ собственной исторической и национальной идентичности? Да все оттуда же, из акцентов духовного поиска, из особенностей базовых оснований духовной ориентации жизни вообще, которые смещены в сторону поиска конечных оснований абсолютного Добра, Любви и Правды жизни. Воплощаясь в духовных императивах соборности и всеединства, они легко переходят в крайности и на этой основе в свою противоположность.

Так, идея соборности, как особого типа единения людей, выступающего в качестве результата искания добра для всех и каждого, в пределе для всего человечества, тип единения через всемирное "боление за всех" в своем наиболее последовательном проведении легко перевоплощается в крайности антинационального бытия. Поиск добра для другого, а тем более для всего человечества далеко не всегда можно совместить с национальными формами бытия, с сохранением национального интереса как национального. И в итоге получается, что "национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное общечеловеческое объединение"34. Но это объединение с сохранением основ национальной идентичности или они поглощаются масштабом общечеловеческого объединения? Но в любом случае весьма показательно: национальная идея в качестве главного целевоплощения имеет отнюдь не национальные ценности и смыслы бытия в истории, они оттесняются на периферию национального бытия и вместе с ними на периферию истории оттесняется и сама нация. Вот и готовое духовное пространство для произрастания национального нигилизма под самыми лучшими общечеловеческими лозунгами, пространство, в котором национальное неизбежно входит в противоречие с вненациональным в масштабах, разрушительных для основ национального бытия в истории.

В этой связи весьма показательно и другое: русская душа, "гений русского народа, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия"35. А потому "стать настоящим русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей"36. Все это, может быть, и так и само по себе прекрасно, но, как показал исторический опыт России за XX столетие, попытка безудержного и безразборного братания без учета цивилизационной, культурной и духовной совместимости, есть не что иное, как попытка реализовать утопию в истории. Не все, что само по себе хорошо и прекрасно, отвечает самым высоким чаяниям человеческой души, может быть реализовано в истории. И дело не только в том, что исторический идеал не может быть реализован сразу, без переходных периодов и даже эпох, но и в том, что в истории существует принципиальный запрет на реализацию любого идеала.

Есть принципиальный запрет на достижение своеобразного "царства божьего на Земле", некого подобия социального рая. История не может стать местом осуществления любых возможностей социального бытия, любых идеалов только потому, что они идеалы. Непонимание тех различий, которые существуют между сферой возможного и действительного, идеального и реального в истории, многое объясняет в парадоксах истории России ХХ века. При этом они нарастали в истории России как раз по мере того, как ее пытались превратить в историю НЕ России, осуществления принципиально вненациональных идеалов бытия в истории. И это весьма характерная по своей симптоматике зависимость: там, где не считаются с национальными основаниями бытия в истории, как с самыми глубокими, предельными ее основаниями, там не составит труда препарировать историю в соответствии с логикой любого произвольного идеала в истории.

В этом отношении весьма показательным является то, чем может стать и становится русское всеединство, если его не ограничить национальными формами бытия в истории, чем может стать абсолютная отзывчивость русского национального сердца на логику бытия другого. Духовной и исторической бесхребетностью, поразительной легкостью сдачи под чужое и чуждое духовное историческое влияние. "Всемирная отзывчивость", открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять инакодумающего и инаковерующего, ужиться с ним, стремление к запредельным синтезам самых разнородных идей и культур - все это само по себе прекрасные качества, но вместе с тем именно они тяжелым, а в ряде случаев и непосильным грузом ложатся на основы национальной и исторической идентичности России.

Именно они создают не только благоприятный фон и условия, но и сами действующие причины, инициирующие хаотизацию основ исторической и национальной России, основ ее идентичности как России. Эта легкость перехода от всечеловечности к слому основ национальной и исторической идентичности должна стать предостерегающим обстоятельством на пути безмерной открытости России неисчерпаемости мира. Она не может быть доведена до абсурда - до преодоления самой России. А потому принципиальная открытость России миру, ее всемирная отзывчивость должны быть открытостью и отзывчивостью России, твердо стоящей на принципах национального исторического развития.

Следует считаться и с другой стороной проблемы, когда вталкивание России в пространство вненационального исторического развития, круто замешанного на крайностях лозунга любви и человеческого братства, стремления жить всем и, соответственно, для всех, на поверку оказывается попыткой навязать России бытие посредством абсолютизированных форм исторического бытия - в форме идей, лозунгов, схем, идеалов, ценностей, смыслов, целей, средств, не подготовленных развитием национальной, а нередко и мировой истории и вообще мало что имеющих общего с ее сложившимися, а потому осуществимыми реальностями. По этой причине такое бытие становится для нации не только дезориентирующим, но и материально, и духовно истощающим бытием, так как жить абсолютными формами бытия значит жить на крайнем пределе возможного в человеке, что и доказала история России ХХ столетия. Она стала историей разрушения и истощения национального тела и духа России и в той самой мере, в какой стала бытием посредством абсолютизированных форм исторического бытия, которые утверждали себя в качестве таковых как раз по мере того, как становились вненациональными.

Есть прямая зависимость между бытием посредством абсолютизированных форм бытия в истории и попытками превратить национальную историю во вненациональную, хотя бы потому, что вненациональное, если и может преодолеть национальное в истории, то только посредством абсолютизированных исторических форм бытия в истории.

Таким образом, первое, что подлежит констатации,- это реальность среди духовных архетипов России таких, которые безразличны к дихотомии национальное - вненациональное в истории, ибо утверждают добро, любовь и правду жизни для всех и каждого. При этом они не могут оставаться тем, что они есть, если не становятся добром, любовью и правдой жизни именно для всех и на этой основе для каждого, для каждого и на этой основе для всех, если не преодолевают границ национального бытия. В этом глубинная человеческая суть их природы. Они абсолютно всечеловечны и лежат исключительно в плоскости тотальной этизации мира, обусловливая, в частности, идею примата общего спасения над личным. Если все во всем и все во всех и, следовательно, все ответственны за всех, то и спасаться следует не отдельными делами, а одним общим делом объединенного человечества. Тем более что проблема спасения души человека настолько сложна, что она по силам лишь совокупным усилиям объединенного человечества. Вот почему спасать нужно человечество, и прежде всего человечество, всех и каждого, а не отдельную личность саму по себе. В рамках русского космизма спасение вообще становится космическим событием, в которое вовлечена вся Вселенная. Творческое преобразование творения становится актом, охватывающим не только все человечество, но и весь Универсум.