Княжна (СИ) - Кристина Дубравина

Через быстрый набор кому-то позвонила; ей ответили меньше, чем через десять секунд.

— Подъезжай, мы освободились.

Анна дёрнула бровями, на Олю посмотрела, одним взглядом спрашивая:

— Кто?

— Макс, — ответила Сурикова, убрала телефон в сумку. Трубка её напоминала скорее кирпич, и точно, если б у Оли и попытались сумочку отнять, то своим багажом Белова хулигана огрела бы так, что мама не горюй.

Девушки у стеклянной двери остановились, на улицу не выходя; в фойе было свежее и прохладнее, чем на душном Голиковском переулке. Князева откашлялась и, переминаясь с ноги на ногу, коленями чуть постучала по пакету.

Отчего-то она себя чувствовала воришкой.

— Ты же знаешь, что я в любом случае верну ту сумму.

Оля усмехнулась, но так, что Анна бы не обиделась ни за что. Князева посмотрела на огоньки в глазах, цвета которым не могла дать достойного названия, и сжала губы в плотную линию, когда Сурикова засмеялась:

— Поняла я, что ты теперь при средствах! — а потом серьёзно сказала. — Ань, правда. Я с конца июля, как ты в «Софитах» обустроилась, тебе хотела что-нибудь… такое подарить. А тут повод такой!.. Так что не смей отказываться! — нахмурилась Оля и перед лицом Анны пальчиком помахала, как, наверно, в будущем ребёнку своему будет грозить:

— А-то обижусь!

Князева думала продолжить отпираться. Только раскрыла рот и вдруг поняла, что отказываться попросту бесполезно. Ольга, может, правда думала платье подарком своим сделать? Ведь прийти без презента на день рождение было попросту некрасиво, что бы Анна там не говорила.

И лишать Белову права гордиться уникальным подарком тоже, наверно, было некрасиво. Как минимум, с её стороны.

Аня в третий раз через нос выдохнула. Бывшая Сурикова приняла это за поднятие белого флага.

— Спасибо, Оль, — улыбнулась с явной натугой Князева. — Это… просто как снег на голову.

— Снега нам точно не надо! — воскликнула Белова и взмахнула руками, улыбаясь так искренне, что обида Князевой, против её же желания ещё чуть позлиться, уходила медленно на второй план. — Посмотри, погода какая. Прям как в июле!..

Выдохнула. Потом призналась вдруг:

— Мысленно я, наверно, ещё в лете.

Анна понимала её всей душой. Сама потому что не поняла, как со второго месяца лета вдруг очутилась в осени. Пусть и в первых днях её, но… в осени.

Июль, который она провела удивительно весело, даже безбашенно в сравнении с предыдущими своими летними каникулами, запомнился Князевой — чуть ли не каждый день отметился в голове чем-то. Не только постоянными встречами с Пчёлкиным, какие ещё с середины июня стали для Ани привычными.

В голове Князевой месяц запомнился устройством на работу в частный русско-немецкий театр с совсем не театральным названием «Софиты», или же «Soffittenlampen» — если по-германски.

С собеседования прошло почти два месяца, но Князева до сих пор чувствовала себя не в свой тарелке, когда переходила порог «Софитов». Отчего-то казалось, что за ней с потолка наблюдали чьи-то внимательные глаза, ждущие момента, когда Анна оступится, сделает или скажет что-то не так, дав криминальным авторитетам, прикрывающим свои делишки театром, право навести на девушку курок.

Она отвернулась к стеклянной двери в надежде встретить машину Макса из-за поворота. Перед глазами, как на зло, были не дома Большой Ордынки, а воспоминания последних дней июля танцевали, кружась, как на карусели.

Когда Саша её на Скаковую привёз от Вити, то Анна рассорилась с Беловым на кухне-гостиной, крича, что в криминал не полезет, что лучше будет по собеседованиям бесконечно много, долго и муторно ходить, но не станет нелегалом заниматься. Саша в ответ на таких же на громких тонах уверял, что переводчица никому не сдалась, что Князева последней будет, на кого подумают, если и случится какая облава.

Ор Белова селил под рёбрами страх, одновременно и морозящий, и ошпаривающий нутро сдержанными слезами; «Что, есть вероятность облавы?» — думала, набирая в лёгкие больше воздуха и повторяя снова, снова свою позицию.

Не пойдёт.

С сестрой Саша пререкался вплоть до закладывания ушей и стука соседей по батарее.

На следующий день от ссоры с Беловым Анна приехала на собеседование с сорванным голосом. Ей Саша обещал, что она просто с главным в «Софитах» познакомится. Пчёла, вёзший девушку к Петровскому парку, в это верил слабо.

Как оказалось, не зря. Князева вышла из кабинета генерального директора, носящего «псевдоним» Кристиана Вагнера, через две или три минуты. Больно быстрое «знакомство» у них вышло, подумал, а потом Аня подошла к Пчёлкину, даму свою дожидающемуся в коридоре, с пустым взглядом.

Сказала, дрожа, что Белов за неё слово замолвил заранее. Взяли.

Князева почти разрыдалась. В последний миг себя заткнула, чуть ли не до треска кожи губ поджимая челюсти; не плакать, слабости не показывать, нельзя!..

Но мир весь дрожал, раскалываясь, с собою и Анну коля. В щёпки, в труху, пыль.

От окончательной поломки Князеву спас Пчёла, обнявший так крепко, что девушка не смогла рукой пошевелить в лишний раз. Сказал, что уволится Анна, если плохо и страшно ей в театре будет. А работу они вместе найдут — вместе будут штудировать вырезки из газет, радио слушать, у знакомых спрашивать… Белов не тронет, обещал.

И она верила. Почти искренне. Почти полностью.

Страшно в театре было. Но первые недели две она это списывала на бальное волнение втянуться в криминальные схемы сильнее, чем была «втянута» сейчас, или столкнуться лицом к лицу с каким-нибудь уважаемым бандитом, перед которым в ноги падать было чем-то самим собой разумеющимся.

И до сих пор Князева заходила в «Софиты», оглядываясь по сторонам, — но осторожно, чтобы излишней своей напряженности не выдать. Перешагивала порог и быстро уходила по коридорам в студию, в которой читала фразы женских персонажей в микрофон до тех пор, пока звукомонтажер не показывал Анне через стекло большой палец. Ещё старалась или ранним утром, или поздним вечером приходить, чтобы ни с кем не пересечься в лишний раз.

На именинах у Валеры Филатова, празднуемых в загородном доме в Красногорске, Саша, узнав случайно об излишней осторожности Князевой, смеялся. Громко, долго, пьяно. Спрашивал ни то у неё, ни то у себя, в кого Анька такая недоверчивая и пугливая.

Девушке было не до смеха ни четырнадцатого августа, ни сейчас. Пчёлкину, который потом с Белым говорил, на пальцах — что в его понимании значило доходчиво, с обилием мата — объяснял, почему Саня вообще в тряпку молчать должен, тоже было не очень-то и забавно.

Особенно, когда Аня ему перекись на