Между молотом и наковальней - Николай Лузан

— Все будет нормально, Денис. Вот увидишь.

— Может быть, — неуверенно ответил тот и нервно повел плечом.

— Он нормальный парень и не станет стрелять.

— Он… А другие? Эти «гориллы» Хашбы — они только и ждут, чтобы столкнуть нас лбами.

— «Гориллы», но не самоубийцы! Ты посмотри, сколько здесь народу. Пусть только попробуют, мы их сметем, как мусор!

— Голыми руками против автоматов и пулеметов?

— Ну, пусть они положат первую цепь. А дальше что?.. Нас тысячи, а там всего сотня, и большинство не отморозки. Они не идиоты и понимают, что потом их просто порвут на куски.

— На куски, говоришь? Порвем, а потом тут такое начнется! — И страдальческая гримаса искривила и без того посеревшее от нервного напряжения лицо Дениса.

— Нет, не будет этого! — уверенно ответил Авик.

— Почем ты знаешь?

— Есть предчувствие. У вас, абхазов, имеется что-то такое, чего нет у других. Русские уже давно бы пустили друг другу кровь. Грузины до смерти бы переругались. Евреи просто бы ушли. А у вас, как у того скакуна — в самый последний момент на краю пропасти он поворачивает обратно. В общем, не так как у нас, армян, вроде не дураки, — и, тяжело вздохнув, Авик продолжил: — В Ереване что натворили! Нашлись отморозки, их нельзя даже армянами назвать, расстреляли на глазах всего мира половину парламента.

— Может быть, может быть! Скорее бы все это кончилось и потом…

Но Денис так и не успел договорить. В это время зычный голос Мераба Кишмарии напомнил всем, что до цели осталось совсем немного:

— Те, кто с оружием, на площадь не выходить. Группам прикрытия выдвинуться вперед и занять исходное положение.

— Женщинам и детям остаться на месте! — полетело по рядам.

Бывшие бойцы с Восточного фронта с полуслова понимали своего боевого командующего. В толпе произошло еле заметное глазу движение, и три группы крепко сбитых и решительных парней быстро заняли места впереди колонн манифестантов. После перегруппировки они двинулись к зданиям правительства, парламента и администрации президента.

Там в полупустых и выстуженных ноябрьскими холодами кабинетах, где большинство министерских кресел давно пустовало, а в ручках высохли чернила, ежедневно, ежечасно множилось мерзкое и коварное зло, которое выплескивалось за стены и отравляло души людей ядом ненависти и злобы.

Нодар Хашба, власть которого в те дни распространялась не дальше порога премьерского кабинета, подстегиваемый кукловодами, окопавшимися на втором этаже самого крутого корпуса военного санатория, так далеко зашел в погоне за ней, что, кажется, потерял всякое чувство реальности и упрямо гнул свое. Попытки придушить независимую прессу, отказав ей в публикации материалов «по техническим причинам», игнорирование решений ЦИК, Верховного суда республики и откровенное хамство по отношению к тем сотням и тысячам, что просили только об одном — не разжигать вражду, возбуждали к нему лютую ненависть.

Едва ли не каждый новый день в Абхазии начинался с того, что «момент-премьер» грозил с экранов телевизоров самыми жестокими карами «смутьянам и экстремистам», а сомневающимся намекал на некую силу, которая вот-вот готова положить конец «хаосу и беспределу». Все эти заявления вели к тому, что власть Хашбы съеживалась, подобно шагреневой коже.

В последнее время комплекс правительственных зданий все больше походил на осажденную крепость. На его крышах круглые сутки дежурили снайперы. Западный и восточный входы были наглухо заблокированы вооруженной до зубов охраной. Сам Нодар Хашба если и выбирался из кабинета в военный санаторий, чтобы получить новое ЕБЦУ (еще более ценное указание), то этот его выход скорее напоминал отчаянную вылазку в захваченный врагом город. Его держиморды зачищали все вокруг маршрута, и только потом он в своем бронированном «саркофаге» отваживался на прорыв.

С раннего утра 12 ноября по кабинетам «правительства» начали гулять зловещие слухи о том, что после народного схода сторонников Сергея Багапша на площади Свободы «взбунтовавшаяся толпа экстремистов» предпримет попытку взять штурмом «последнюю цитадель демократии и законности». На этот раз слух подтвердился. Около трех часов дня могучий и неудержимый шаг огромной людской толпы был уже отчетливо слышен даже в кабинете Нодара Хашбы и загнанного в угол обстоятельствами вице-премьера Астамура Тарбы.

Подстегиваемые истеричными командами снайперы рассыпались по крыше и заняли позиции за ее парапетом. Внизу, на первом этаже, засуетилась охрана, в вестибюль западного входа напротив дверей выставили тяжелый пулемет. Самые нервные сняли автоматы с предохранителей и дослали патрон в патронник. Теперь их взгляды были прикованы к улицам, выходящим на площадь, и то, что они там увидели, вызвало в ногах нервную дрожь.

Жидкая цепочка сторонников Рауля Хаджимбы, пытавшаяся преградить демонстрантам путь к парламенту и правительству, подобно зыбкой песчаной плотине в считаные минуты была размыта и растворилась под напором тысяч и тысяч тех, кому уже было невмоготу терпеть то сумасшествие, что устроила власть. И только несколько десятков человек, облепив гроздьями запертые изнутри двери подъездов, пытались своими телами закрыть тех, кто сейчас за полуметровыми стенами дрожащими руками досылали патрон в патронник.

Во внутреннем дворе автоматчики заняли исходные позиции, а на крышах угрожающе зашевелились снайперы.

В свете заходящего солнца над парапетом грозно сверкнула оптика, и стволы винтовок прошлись по толпе, выискивая свои жертвы. Огромное людское море замерло, но только на мгновение, а затем наступившую пронзительную тишину нарушил неясный гул, который с каждой секундой становился все сильнее и напоминал грозный накат океанского вала. Нервная волна прокатилась по толпе, безоружные женщины и мужчины, старики и юноши решились сделать этот немыслимо трудный шаг.

Теперь противников разделял какой-то десяток метров, и один роковой выстрел мог положить конец тому хрупкому равновесию, что каким-то чудом еще сохранялось в Абхазии, и похоронить навсегда робкую надежду на то, что противоборствующие стороны не схлестнутся в кровавой резне. Напряжение достигло своего предела. Снайперы растерянно крутили стволами и что-то кричали в сотовые телефоны. Во внутреннем дворе автоматчики и пулеметчики передернули затворы. Наступил момент истины.

На площади вновь воцарилась абсолютная тишина, в которую вкрался мерный стук. Он становился все громче и громче и был уже слышен не только в толпе, но и тем, кто сейчас сжимал в руках автоматы и застыл у пулеметов за стенами зданий правительства и парламента. Он уже властвовал повсюду. Это сердца участников всенародного схода слились в одно в надежде, что не случится непоправимое. Они сделали еще один шаг. И в этом молчаливом и сосредоточенном движении тысяч безоружных людей чувствовалась такая огромная и несокрушимая сила, что, казалось, перед ней не устоят две сотни вооруженных до зубов «преторианцев Нодара Хашбы».

Но они по-прежнему безмолвствовали и не покидали позиций. Прошла одна, за ней другая невыносимо долгая минута, и в разных концах площади, набирая силу, зазвучали женские и мужские голоса:

— Братья! Мы пришли к вам без оружия!

— Мы пришли к вам с миром!

Этот призыв, как молитву, повторяли тысячи. И он был услышан. Двери западного входа распахнулись, из них вышел с посеревшим, как пепел, лицом вице-премьер Астамур Тарба. Сделав несколько неуверенных шагов вперед, он обернулся и севшим от напряжения голосом воскликнул:

— Ребята, не стреляйте! Сложите оружие!

Вздох общего облегчения, подобно шелесту леса, пронесся над толпой. Но уже в следующее мгновение женский вопль стеганул по натянутым, как струна, нервам:

— Чего стоите?! Стреляйте!.. Это идут грузины! Стреляйте!

Толпа оцепенела. И тут случилось то, во что никто не хотел верить. Пулеметная очередь хлестанула свинцом из дверей западного входа. Вслед за ней тявкнул автомат. На землю посыпались осколки стекла, куски штукатурки, и из подъезда на площадь поползли клубы серой пыли, запахло едкой пороховой гарью.

Глава 17

Эхо выстрелов хлестануло по взведенным нервам Алхаса Чолокуа и Олега Амичбы. Телекамера едва не вывалилась из вдруг ставших ватными рук. Алхас вжал голову в плечи, сердце екнуло и провалилось куда-то вниз. Сидевший где-то в глубине каждой его клеточки и уже, казалось, позабытый детский страх ожил с прежней силой. За какие-то доли мгновения в памяти пронеслись, словно в гигантском калейдоскопе, трагические события двенадцатилетней давности.

Зловещий вой артиллерийских снарядов и мин плющил и вгонял в землю. Злобный лай пулеметов и остервенелое тявканье автоматов заставляли ребячье тело сжиматься в комок. От нестерпимого жара, исходившего от пылающих развалин, трещали волосы на голове, а кожа на ладошках становилась похожей на наждак. Остановившимся взглядом он смотрел на раздавленного гусеницей танка и корчившегося в предсмертной агонии старика. В тот день, 14 августа 1992 года, он узнал и запомнил навсегда удушающий запах едкой гари и разлагающегося на жгучем солнце человеческого тела — это был запах смерти и запах войны. И сегодня, спустя столько лет, 12 ноября 2004 года она снова подбиралась к Абхазии.