Неисторический материализм, или ананасы для врага народа - Елена Антонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Смотри там, – предупреждал он, – будь осторожен. А то оглянуться не успеешь, как появится тут какой-нибудь дедуля, который прижмет тебя к сердцу и назовет папой, пролив слезу.
В один из августовских вечеров Сергей с Мариной возвращались домой. Они уже подходили к дому, когда услышали догоняющий их громкий топот и знакомое подвывание Потаповны:
– Помира-а-и-ит!
Она пронеслась мимо них, как скорый поезд, и голос ее затих вдали.
– Что у нее там опять случилось? – спросила Марина. – Опять нафантазировала чего-нибудь.
Топот раздался уже с другой стороны, и Потаповна, гудя, как паровоз, теперь мчалась им навстречу.
– Помирает! – заявила она, уткнувшись прямо в Сергея.
– Кто помирает?
– Петька мой! Помира-а-и-и-т! – опять заголосила она.
Сергей всерьез перепугался.
– Да что случилось-то?
Потаповна схватила его за руку и поволокла:
– Скорее! Помирает Петька-то!
Петьку было жаль. Поэтому они с Мариной помчались вслед за Потаповной без дальнейших разговоров. Запыхавшись, они вбежали в избу.
Петька совсем не выглядел умирающим. Наоборот, он был жизнерадостен и весел, как никогда. Он сидел на табуретке и улыбался. На его голове красовался плотно надетый по самые брови горшок. Потаповна протянула к нему дрожащую руку.
– Вот, полюбуйтесь, люди добрые!
– Правда, я на космонавтика похож? – радостно спросил Петька.
– Ну, в общем-то, определенное сходство есть, – признал Сергей и потянул горшок. Горшок тянулся только с Петькиной головой.
Потаповна горестно подперла щеку ладонью.
– И как я завтра картошку сварю? – пожелала она узнать.
– А может, разбить? – предложила Марина.
– Скажешь тоже! Разбить! – возмутилась Потаповна. – Горшок-то у меня такой один. На огороде они не растут, горшки-то!
Сергей смутно помнил, что сходные эпизоды показывали по телевизору. Дети всовывали куда-то руку или голову, и к ним вызывали МЧС. И накачанные дяди из МЧС обильно поливали застрявшие части тела подсолнечным маслом. Было не совсем понятно, почему это не могла сделать мама.
Теперь вместо МЧС был Сергей, и подсолнечное масло у них было в изобилии.
Он вернулся через десять минут с пластиковой бутылкой масла.
– И где ж ты такое берешь, голубь залетный! – вздохнула Потаповна.
Петьку вывели во двор, чтобы не пачкать в избе подсолнечным маслом. По дороге горшок наделся еще глубже и закрыл Петьке глаза. Он немного погрустнел и сказал, что он, пожалуй, больше не хочет играть в космонавтов. Сергей с Мариной решили уложить его на землю, чтобы масло затекло под горшок.
– Может, лучше поставить его вверх ногами? – предложила Марина.
Петька уже не возражал. Его под руки подвели к забору и помогли встать на руки, опираясь ногами о невысокий забор.
– Закрой глаза, – скомандовала Марина, и Сергей стал поливать его подсолнечным маслом. Потаповна не смогла стерпеть такого расточительства – сбегала в избу и вернулась с мутным граненым стаканом, пытаясь поймать в него стекающие прямо на землю струйки масла. Струек было много, все они в стакан не попадали, и Потаповна страдала.
– Ну что ты будешь с этим иродом делать! – охала она.
Наконец горшок издал негромкое «чпок» и отделился от Петькиной головы. Зажмуренного Петьку повели к Сергею отмываться, а неизрасходованное масло оставили Потаповне.
Когда благоухающего, сверкающего чистотой Петьку вернули бабке, она, к его большому удивлению, вовсе не ругалась. Полбутылки масла, что ни говори, может растопить и не такие суровые сердца.
Валера с Сашей, собственно, прибыли заменить Сергея в городе, поскольку Барсова сейчас не меньше интересовали события в деревне. Там все окрестные села приезжали посмотреть на Дом и пообщаться с хозяином. Психологи не успевали составлять таинственные графики и писать кандидатские диссертации.
Иллюзион включили сразу в нескольких местах – на центральной площади, у вокзала и в Заречном районе. Голос в микрофоне – скорбный и трагический – объявил, что предлагает гражданам посмотреть запись вчерашних событий. Изображение появилось на стенах домов. Сначала возникло искаженное лицо Первого, который кричал:
– Стрелять на месте! Под мою ответственность. Стрелять! И не разводить мне тут… либеральность, понимаешь…
Граждане застыли. Огромные изображения были видны отовсюду. И три физиономии Первого, брызгающего слюной, громко прокричали: «СТРЕЛЯТЬ!» Было от чего прийти в ужас.
Потом показался игривый Владимир Ильич, призывающий идти в бездну. Потом – снова Первый. И панорамная съемка доблестной милиции, стреляющей в девиц. Только на этот раз почему-то девицы не успели скрыться за холмом. Сраженные пулями, они медленно падали на землю, истекая кровью. При этом они оборачивались к милиционерам с немым вопросом: «За что?», и сразу становилось видно, какие они хрупкие и по-детски беззащитные. Зрелище продолжалось меньше минуты. Пять тел, растерзанных и окровавленных, недвижно лежали на земле. Население Средневолжска дружно схватилось за сердце. Первый, наблюдающий всю картину из окна, упал в обморок.
Председатель КГБ накручивал телефонный диск.
К городу стягивали войска.
Сергей страдал. Он всегда знал, что эксперимент закончится рано или поздно и он навсегда покинет дом на берегу реки, начинающего шустро осваивать компьютер Петьку, бестолковую Потаповну и последний оплот коммунизма. Но самое главное – он покинет Марину. Иногда днем, пока Марина с Катей занимались хозяйством, он придумывал себе неотложные дела в соседних деревнях и наведывался в лабораторию.
– Когда эксперимент закончится, все оборудование заберут? – мрачно спрашивал он Андрея в тридцатый раз.
– Все, – терпеливо отвечал Андрей.
– Точно?
– Абсолютно.
На тот раз Сергей внес некоторую новизну в их беседу:
– А если я там останусь?
Андрей вздохнул.
– Этого тебе никто не сможет запретить. Пожалуйста, оставайся. Но шансов вернуться назад у тебя не будет никогда. Если ты к этому готов – оставайся.
– Готов! – мужественно ответил Сергей.
– Тогда я могу только позавидовать твоему мужеству! – сказал Андрей. – Жаль только, что Марина не сможет этого оценить.
– Почему? – немного испуганно спросил Сергей.
Андрей молча крутил пальцем у виска.
– А, ну да! Но все равно она этого стоит.
– Стоит, стоит, – соглашался Андрей. – Они и не таких жертв стоит. Когда тебя там раскусят и арестуют или сошлют куда-нибудь за незаконные трудовые доходы, тогда ты и будешь себе это повторять в качестве утешения. Ну, и ты останешься без всех благ цивилизации, к которым привык. Без телевизора…
– Телевидение там скоро будет! – горячо возражал Сергей.
– Ну да. Одна правительственная программа. Черно-белая. Дальше. Без телефона. Даже обычного, не говоря уж о мобильнике. И – без продуктов. А вкусно поесть ты любишь! – ехидно добавил Андрей.
– Ну почему без продуктов! Марина так готовит…
– Историю надо было лучше учить, – в который раз наставительно сказал Андрей. Уже через год в Советском Союзе даже хлеб будет трудно купить. Так что, – похлопал он Сергея по плечу, – смелый ты человек.
Сергей, чувствуя себя не очень смелым, отбывал в Советский Союз, где действительно начинал ощущаться некоторый дефицит продуктов.
Июль баловал долгими теплыми вечерами. Дед иногда приезжал погостить на даче и пообщаться с Сергеем – он собирался уезжать к невесте, бабушке Нине, в Гомель. Сергей ему завидовал и говорил сам себе, что вот и он тоже может уехать к своей невесте – из двадцать первого века в середину двадцатого.
Но он сам уже понимал: он пропадет здесь, как пропадает выращенная в аквариуме рыбка, если ее выпустить в реку.
– Изнежен, слаб, – негодовал он сам на себя, пытаясь примерить на себя маску героя.
Он пытался понять, было ли его чувство навеяно романтикой неизбежной разлуки или он и в самом деле был влюблен.
Он мучительно решал, что ему делать. В глубине души он надеялся, что связь с будущим возобновится. Может понадобиться еще один эксперимент. Собственно, связь времен может иметь и другие причины, вполне меркантильные. Коммерческие, например. Правда, они могут понадобиться лет через двести.
В конце концов, живут же здесь люди, и вполне счастливы. Вот Марина, например, со своими родителями. Правда, трудно сказать, как бы они чувствовали себя, не будь с ними рядом Сергея.
Он смотрел на Марину, когда она сидела в шезлонге, блаженно закрыв глаза. И твердо решал – останусь.
Пару часов спустя, глядя на пустые прилавки магазина, он внутренне содрогался, – нет, так жить невозможно. Он привык, что если есть деньги, то на них можно покупать вещи и продукты. Ощущение, когда деньги, в общем-то, бесполезны, было, на его взгляд, уж слишком экстремальным.
