Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

Они встретились. Правда, не так, как изначально задумывалось, через пару месяцев после того, как выстрелил роман, а ещё месяцем позже. Но сначала Штерингас набрал номер Боба и спросил. Коротко:

— Ты был в курсе?

— Она моя жена, Сева, — так же конспективно ответил тот. — Уже несколько лет. Извини. Так вышло, — и стал ждать, что тот скажет дальше. Волнения не испытывал, было небольшое неудобство и готовность оборвать разговор, если он покатится не в ту сторону. Но почему-то уверен был, что Сева не станет его пытать. О том, как это могло произойти. Он и не стал. Скорее, диалог у них состоялся беспредметный и прохладный. А на словах осталась небольшая часть:

— Я прочитал её книгу. И Сула прочитала… И… и я хотел бы увидеться, если это возможно, — помолчав, сказал Штерингас. — Если она не против. И ты тоже, конечно же.

— Я — нет, разумеется, — ответил Боб, — а у неё спрошу. Думаю, и она не будет против. Для чего нам, собственно, быть против?

Сева снова помолчал. Затем спросил:

— Ты счастлив, Боб?

— Я очень счастлив, — ответил Хоффман, — в каком-то смысле благодаря тебе. Спасибо, Сева. Так получилось.

— Надеюсь, теперь мы в расчёте? — грустно усмехнулся на том конце профессор. — Никто никому не должен?

Боб не ответил, пропустив невесёлую шутку мимо ушей. Всё это время, пока говорил, думал о том, есть для него опасность в этом разговоре или пронесёт? И что там у Севы на душе. В этой закрытой и непростой системе. И спросил, предугадывая варианты:

— Ты что… хотел бы… дружить? Ну-у… общаться? Или… не хотел бы ничего?

— Знаешь… — немного поразмыслив, внезапно предложил Сева. — Мы с Сулой собираемся в Брайтон, на неделю. В дом тестя. Сейчас там никого. Мы каждый год в январе туда ездим. Отдохнуть от дел, собраться с мыслями и вообще. Морской зимний воздух, раз в год. Хотите, приезжайте на пару дней. Дом большой, удобный. Там и решим — дружить или просто продолжать жить. Каждый сам по себе.

— Знаешь, а идея хорошая, — согласился Боб, мысленно выдохнув, поскольку догадался, что Штерингас разбавил тему Сулой не случайно, — мне нравится. Спрошу у Ниццы, как она к ней отнесется. Но есть загвоздка. Сейчас тут сёстры Харпер. И она вряд ли захочет уехать, пока они в Лондоне. Там ещё Нора с ними, дочка Триш.

— Это ещё лучше, — отреагировал Сева, — вместе с ними и приезжайте. Они замечательные, обе. А мы вас встретим на вокзале.

— Мы на машине, так что просто нужен адрес. Если поедем — я позвоню. О'кей?

Они поехали, все: он с Ниццей, Прис, Триш и одиннадцатилетняя Нора. Ницца, узнав о разговоре мужа со Штерингасом, задумалась. А он следил за тем, как на её лице отражается то, о чём она думает. И понял, что — никак. Она и на самом деле восприняла новость без трепета. Примерно так, как восприняла бы мать совершеннолетнего ребёнка известие о том, что обнаружился бывший муж — алиментщик. Но любопытно всё равно было. Плюс легкое волнение. Самую малость. И если Сева приглашал к сближению, это означало, что он готов смотреть ей в глаза. А значит, ему есть что сказать. Вполне вероятно, что-нибудь осмысленное и разумное. Как всегда. И в той жизни было что жаждать, и в этой найдётся. И ещё. Хотелось взглянуть на его жену. Это было важно. Хотелось разобраться до конца. Наверное, по этой причине и дала согласие, беззаботно пожав плечами через пару минут раздумий и улыбнувшись так, чтобы не напрягать Боба, понимая, что тот на нерве, но тщательно это скрывает:

— Да и поехали, почему нет? Тем более девочки в Брайтон свой любимый выберутся, Норке дедов дом покажут. Кстати, мы ведь с тобой воздухом морским никогда ещё вместе не дышали, правда?

Когда въехали в Брайтон, Боб достал адрес, свериться по названиям.

— Как называется? — спросила Прис. — Мы тут все улицы знаем.

— Маргарет-стрит, — ответил Боб, продолжая вести машину.

Триш удивлённо протянула:

— Ну и дела-а-а… Да это же наша улица, дедушкина. Надо сначала по Мадейра драйв, а потом съехать на Марин парад и налево. Кажется, шестой поворот.

— А дом? — решила уточнить Приска. — Номер какой?

— А номер… а номер пятый. Да, точно, Маргарет-стрит, номер пять.

Обе изумлённо посмотрели друг на друга.

— Это наш дом… — вытаращив глаза, выдала Прис. — Это наш адрес… Но постойте, его же учёный купил какой-то, нобелевский лауреат. Через агентство.

— Это его тесть, — продолжая вести машину, пояснил Боб, — Кристиан Шилклопер.

Ницца, поражённая, покачала головой:

— Невероятно… Этого просто не может быть… Это невозможно… Штерингас живёт в доме вашего деда, сэра Мэттью… В вашем доме…

— Бывают ведь чудеса, — хмыкнул Боб, — трудно поверить в такое…

Внезапно Ницца положила руку на руль:

— Останови! — Боб тормознул и прижался к обочине. — Мы не поедем туда, — внезапно, твёрдым голосом сказала Ницца. — Я этого не хочу. Не хочу, чтобы он… чтобы Штерингас жил там… в вашем… в нашем… доме… в доме Джона… чтоб он там хозяйничал с женой… с этой, с Суламифь со своей. Это уже перебор. Это — слишком.

Все замолчали и какое-то время сидели без движения. Слышно лишь было, как мягко урчит двигатель.

— Значит, делаем так. — Боб включил поворотник и тронулся с места. — Мы сейчас подъедем к дому, сделаем круг-другой, пусть Норик глянет, где провели детство её родные. А потом уедем. А Штерингасу я позвоню по пути домой. Что-нибудь придумаю. Типа поломки машины или как-то ещё. Да?

— Да… — сказала Ницца и благодарно посмотрела на мужа.

— Да… — сказали Прис и Триш. — Конечно…

— Нет, — попробовала было выкатить маленькую капризу Нора, но Триш сначала молча сунула ей под нос кулак, а потом просто погладила по голове.

— Да… — согласилась девочка. — Ладно, так и быть.

Через пару недель, уже после того как сёстры Харпер и Нора вернулись в Москву, встреча всё же состоялась. На этот раз в доме Штерингасов, в Кембридже, куда Бобу нужно было по делам, и заодно он прихватил с собой жену. Чтобы лишний раз не заставлять себя думать о принудиловке, в доме этого чёртова гения, к которому и так не слишком уже лежало сердце. Готовясь к встрече, Сева думал, как ему поздороваться с Ниццей. Поцеловать? Тепло? Или соблюдая формальный этикет? Может, обняться? Или пожать руку, вежливо и пристойно улыбнуться и предложить пройти в гостиную? Или же, наоборот, улыбнуться игриво и похлопать по спине? И это после всего того, через что ей пришлось пройти? Мол, кто старое помянет… и получить в ответ такой же встречный нелепый хлопок и презрительную усмешку вдогонку?

Предугадать реакцию Ниццы всё равно было невозможно — хорошо знал по прежней жизни. Решил, чтобы избежать неловкости, нужно появиться с небольшим опозданием, когда уже рассядутся и Сула успеет что-нибудь подать к гостиному столику. Так и поступил. Вошёл, когда уже его гости сидели в гостиной, пожал Бобу руку и сразу опустился в отдельно стоящее кресло, приветливо улыбнувшись Ницце. Та улыбнулась в ответ похожим образом и откинулась на спинку дивана, на мгновенье прикрыв глаза. Дальше пошло по-обычному, по-гостевому. Воспоминания, но не самого тяжёлого ряда, без детализации ареста и обмусоливания психушной темы. Всё больше Жижа… семья Харперов… как там Джон… Иконниковы… Шварцы… какое несчастье с Мирой Борисовной, кто бы мог подумать, что так рано уйдёт… Таисия Леонтьевна, такая замечательная женщина была, редкого человеческого дара и высокой природной культуры… поделки из волшебной местной глины, горшки, свистульки… собачка была ещё такая смешная, Ирод, кажется…

— Кстати, вот, из очень прошлой жизни. Презент. — Ницца выудила из сумочки глиняную свистульку-корову и поставила на гостиный столик. Сева взял, повертел в руках, свистнул в коровью морду и вернул подарок на стол.

— Очень мило…

Потом, выпив чаю с пудингом, перешли к ликёру и к успехам сторон: издательство Фонда, бестселлер Натали Иконниковой-Харпер, лаборатория в Кембридже, награды в области биологии и генетики… Досадно, что в Брайтон к нам тогда не довелось попасть, ужасно жаль.

Пробыли недолго, не больше двух часов. Затем встали, синхронно, словно одновременно почувствовали время, и засобирались. Ницце этот гостевой визит вполне пришёлся по нраву, как ни странно. Уже к концу вечера отчётливо поняла, что всё — выжглась чувствительная сердцевина, ни боли не ощутила, ни душевной тряски, ни околосердечного неудобства. Отгорело. Улеглось и затянулось. Смотрела на почти сорокалетнего Штерингаса, усреднённого вида европейского профессора с наметившимся вторым подбородком, зарождающейся лысиной и всё больше обнаруживающими себя чертами семитскости в лице. Смотрела на чуть заметно нервические его руки, ищущие и не находящие себе места: с коленей — на подлокотники и обратно, к столику — и от столика, к волосам, подбородку и назад — к подлокотникам и коленям. И так по кругу. И даже в чём-то благодарна ему была, за то, что он, как выяснилось, сумел когда-то не влюбить её в себя, — так что теперь ни один мускул не дрогнул на её лице. И даже пудинг, аккуратно упакованный хлопотливой Суламифь, взяла с собой, не отказалась — к домашнему десерту.