Князь Святослав - Николай Кочин

Христиане совершали обряд отпевания покойников отдельно от язычников.

Пленных со связанными руками и ногами складывали на костры и поджигали, как умилостивительную жертву славянским богам.

На других кострах лежали женщины с отрезанными косами и перерезанными горлами. Это добровольно самосжигаемые язычницы, потерявшие детей и мужей.

По той суровой тишине, которая царила среди этих некогда цветущих, говорливых и буйных дружинников, охотников до чарок и плясок, и по той готовности принестись в жертву, на которую бездумно обрекали себя женщины, и по тому, наконец, что военачальники избегали в разговорах касаться завтрашнего дня, полные, однако, готовности пасть в бою, князь понял, что это - одержимость отчаяния, а не уверенность в победе, и он решил, что дальнейшее сопротивление бессмысленно.

Только к утру он вернулся в хоромы, куда приказал созвать военачальников. Но ещё на крыльце заметил необычное движение. Служанки бегали по горницам, фигуры их мелькали в освещённых окнах. Предчувствие несчастья охватило князя. Он вошёл в спальню жены. Она металась на кровати без кровинки в лице. Священник Григорий шептал молитвы, стоя в углу перед образом Спасителя. Пахло ладаном и травами, которыми княгиню пользовала знахарка. Князь молча подошёл к ней, склонился и поцеловал её. Князь любил её строгой любовью воина, а теперь она стала ему духовно ближе…

- Зачем ты это скрыла от меня? Разве это дело женское?..

- Не говори так, - ответила она. - Вас было недостаточно. Не сидеть же нам сложа руки, когда мужья погибают. Да в бой пошли все жены дружинников. Ты прости меня, что я это сделала без спроса. Но мне бог велел.

- Как это он мог велеть? Какой жестокий к тебе бог?

- Ты не знаешь его благости. В этом и есть моё главное горе. Я скоро умру. Может быть, сегодня же. У меня проткнут живот. Я сражалась в задних рядах. Когда передние изнемогли и их порубили, я выдвинулась вперёд. И крикнула: «Смерть вам!» Я забылась и крикнула на своём языке. Тогда ромейские воины загалдели: «Хватайте её! Хватайте живьём, это - ведьма! «Ах так! - вскричала я и бросилась на них. Рядом дружинник меня защищал, но я хотела защищаться сама. Меч ромейца проткнул мне нутро… Я истекаю кровью… Крестись и увидимся на том свете…

Князь видел, как у него на глазах расползалось кровавое пятно на одеяле, которым была прикрыта княгиня. Он приник к ней и замер.

- Последняя моя просьба - крестись… и мы будем вместе на том свете… Матушка твоя Ольга, ты и я. И тебе будет легко умирать, как и мне… Здесь на земле мы временные гости. Умирать всем придётся. Запомни, ромейский царь победит тебя. Если не победит, то перехитрит, очень ты прост и доверчив. Я знаю хитрость ромейских царей. Нет никого на земле хитрее их.

Святослав молчал, потрясённый жестокой правдой её слов. Она коснулась его руки холодными губами и добавила:

- Старый Свенельд давно бы крестился, да тоже стесняется дружины… А сына крестил, что у древлян воеводит. Он сам мне говорил об этом не раз. Свенельд мудр, он много государств посетил и лучше нашей веры не нашёл, хоть и остался язычником ради тебя. Да ты и сам видишь - лучше её нет, нашей веры. Ты не боишься угроз врага, а перед насмешками языческой дружины пасуешь. Дай мне обещанье, что после того, как я умру, станешь христианином… И я уйду в тот мир спокойно.

Он сказал:

- Если цел и жив останусь, то уеду в Киев, крещусь и крещу дружину. Григорий мне в этом поможет.

- И ещё тебе совет. Калокира надо остерегаться. Ох, уж эти честолюбивые вельможи… От них все беды. Вечно добиваются славы и власти… А ценна в мире только власть добра и любви. Дай я тебя поцелую…

Превозмогая боль, она поцеловала его. Потом смотрела на него жадно, умилённо.

- Тебе не страшно? - прошептал он.

- Ты язычник и не понимаешь состояния моей души. Я умираю счастливой, потому что ты дал мне слово креститься. Ты никогда не нарушал слова, как истинный рыцарь. Я счастлива, что встречусь с тобою там, на небе. И тебе уже не будет стыдно, что ты язычник и имел много жён, как все язычники. И твои жены не смогут попасть в рай, а мы будем вместе…

Вдруг она содрогнулась, вскрикнула и указала глазами на священника с дароносицей, караулящего отход её в горний мир.

Святослав, скрывая слезы, удалился. Он вышел на берег Дуная и велел принести себе птицу разных пород. Он разрезал их и бросал в тёмные воды Дуная, желая умилостивить Перуна и вернуть силу и мужество своему войску и здоровье своей жене Ирине. Потом он пошёл вдоль берега, на котором дружинники-христиане хоронили своих родных. Он там встретил и Улеба, копающего могилу своей жене Роксолане. Он хоронил её по-христианскому обряду, зарывал в землю головою на восток. Отец Григорий читал молитву. Святослав остановился в отдалении и наблюдал эту картину, знакомую по погребению своей матери. Улеб поцеловал Роксолану в лоб и стал опускать тело, облечённое в одежду воина, в землю. Потом он закопал могилу и поставил на ней крест, выделанный из ветхих досок.

- Аминь! - сказал Григорий тихо и перекрестился.

Он увидел Святослава, который сказал:

- Много русских косточек полегло в землю на берегах Дуная…

- Мир её праху, - произнёс Григорий. - На том свете увидятся… «Род уходит, и род приходит, а Земля остаётся навек»[3]

А Улеб, облокотясь на меч, беззвучно плакал.

- Блаженны плачущие, ибо они утешутся, - сказал еле слышно Григорий, и благословил могилку широким крестом…

Глава 43

Бегство Калокира

Хрисанф нарядился монахом и под покровом ночи проскользнул в город. Город он хорошо знал, бывал в нём много раз за это время схватки.

Подле дома Калокира толпился народ, самый пёстрый: одних патрикий вызвал, другие пришли к нему сами с жалобами. Все знали, что у князя он - правая рука и ведает связями с местным населением, судит и рядит.

Привратник Калокира был тоже грек из Херсонеса. Хрисанф молча сунул в руку привратника горсть золотых номисм, и тот потрусил в дом. Вскоре он вышел и любезно повёл Хрисанфа в покои.

Калокир сидел за столом, завтракал. На нём было одеяние василевса - богато вышитая туника с длинными рукавами, длинные штаны, сапоги с отворотами, обшитые жемчугом. Хрисанф увидел знакомую, привычную обстановку в покоях Калокира и помолился на образ божьей матери, висевший в углу…

Патрикий с необыкновенной любезностью встал, пошёл ему навстречу и вдруг обнял… Потом они сели за стол, Калокир налил вина и они выпили…

- Это очень любезно с твоей стороны, что ты, наконец, вспомнил нашу дружбу, - сказал Калокир. - Я знал, что ты тут, что продвигаешься по службе и даже приближен к самому василевсу… которому сейчас не так уж сладко…

- Пути наши разошлись, - сказал Хрисанф, - но… вот они опять, может быть, соединились…

Хрисанф улыбнулся, и Калокир улыбнулся тоже, но ещё приветливее.

- Ты по своей воле… или от василевса, - спросил Калокир.

- Конечно от василевса…

- Почему же не к князю?

- Тсс! - Хрисанф оглянулся на дверь.

- Что касается переговоров с неприятелем, у меня от князя секретов нет… Наоборот, наши интересы совпадают…

Хрисанф не поверил и ответил смиренно:

- Пути господни неисповедимы. Как часто приходится колебаться между сожалением о человеке и презрением к его судьбе.

- Это ты имеешь в виду судьбу своего повелителя?

- Нет, вас обоих. Пока вы дерётесь, придёт третий и похитит результаты вашей борьбы. Ну разумно ли это?

Калокир помолчал и подумал.

- Что думает на этот счёт Цимисхий?

Хрисанф опять оглянулся на окно и на дверь.

- Я не держу ромейской прислуги в доме, - сказал Калокир. - Но хотя бы она и слышала наш разговор, это безопасно.

- Благородный патрикий! - сказал монах решительно. - Его царственность смирилась с мыслью, что ваша вражда только на руку вашим врагам. Но ваша дружба увеличивала бы силу каждого и содействовала бы благу самой империи…

Калокир не прерывал, слушая, пристально следя за изменением лица, за выражением глаз Хрисанфа.

- Его величество в тайне данной мне аудиенции сказало: «В ваших с патрикием Калокиром разделённых телах видна единая душа, которая милостью Христа сохраняется неразделённой и поныне»… Дальше он прибавил:- Передай благородному патрикию, что постоянные и непрерывные молитвы мои достигли ушей господа и вызвали меня на вершину власти. Моя царственность готовится ныне с божьей помощью разделить с тобой, благородный патрикий, труды нашей царственности…»

В столь же красноречивых выражениях Хрисанф передал Калокиру обещание Иоанна Цимисхия наградить его высоким титулом, поместьем и деньгами, если он оставит Святослава, вернётся в стан ромеев и будет ему полезен… Разумеется, всё будет прощено и забыто.

Калокир усмехнулся ядовито:

- Кто кого должен прощать? Ах, наглец… А после всего этого что он тебе сказал?