Князь Святослав - Николай Кочин

Калокир подгрёб гнилую солому подле Душана, сам сел с ним рядом.

- Действуй Душан. Теперь или никогда, - шептал страстно Калокир, держа Душана за руку. - Счастливая возможность даётся человеку только один раз в жизни, и то не каждому. Надо угадать момент. Сейчас, Душан, только ты можешь повернуть колесо событий. Болгары пойдут за тобой в огонь и в воду. Преданность их тебе достигла такого предела, такой слепоты, когда последователи по одному шевелению пальца учителя, не рассуждая, идут на смерть. Это бывает редко в истории, более всего наполненной расчётливой суетливостью, злобой стяжателей, мздоимцев, вдруг в один из моментов под влиянием «нового учения» превращающихся в жертвенных святых, попирающих корыстолюбие и готовых на подвиг, на чудеса подвига. В такое время их легко убедить и заставить свергнуть тирана. Ибо, в конце концов, если ты пренебрежёшь услугами этих праведников, они вынесут на своих плечах к безумному действию самого недостойного, лишь бы он выражал их мнение и вёл туда, куда они хотят. В этой жизни, если и стоит что-нибудь каких-либо беспокойств, забот, волнений, то только одно: обладание властью.

- Только власть бога вечна, неизменна и всесильна. Все человеческие власти - одна только суета, тщеславие и беспокойство… Вздор! Мерзость!

Калокир поднялся, стал ходить в волнении по подземелью, натыкался на столбы и произносил как заклинание:

- О, Душан… Нет ничего обольстительнее и слаще власти.

- Власть - исчадие ада, - произнёс Душан, и плюнул в сторону предполагаемых княжеских палат. - Изыди, изыди, лукавый, и не доводи меня до греха. Кто у власти, тот поган и мерзостен. Сказано Христом: легче верблюду пройти через игольные уши, чем богачу войти в царство небесное…

Речь его перешла в бормотание. Душан находил самые грубые и непристойные слова, которыми клеймил сильных мира сего. Цитаты из отцов церкви так и сыпались из него, как из рога изобилия. Наконец он исчерпал все сильные выражения и, растянувшись на соломе, закрыл глаза. Спор его утомил.

Калокир продолжал запальчиво:

- Я знаю, Душан, твоё безмерное презрение к ромейской красоте, величавой обрядности. Но мы укрощаем гордыню человека, полагающего достичь на земле собственными силами счастья и нравственной чистоты и всеобщего благоденствия народов. Нет! Благоразумная система управления добра и великодушна в своём деспотизме и необыкновенна мудра. И всё это я тебе обеспечу. Только царствуй и мне не мешай. Царствуй, а я буду управлять.

Калокир вдруг услышал храп. Душан спал. Калокира забрал гнев. Напрасно он расточал красноречие перед этим фанатичным стариком. Калокир пнул его ногой и вышел.

Калокир бежал к своему дому. О больших силах Цимисхия он знал лучше, чем кто-либо. Он всегда давал Святославу преуменьшенные цифры ромейского войска, чтобы князь не склонялся к идее мира, которая была для патрикия равносильна потере всех надежд. В конце концов при плохой игре расплачивается не он, так почему же не попробовать воевать даже имея ослабленное войско русов. Всегда можно избегнуть расплаты. Но сейчас он увидел полную безнадёжность борьбы с Цимисхием. Он вбежал в дом, задыхаясь. Дрожащий от испуга слуга, не спавший всю ночь, с плачем кинулся к нему. Калокир приказал:

- Собирайся в дорогу!

Слуга оцепенел от неожиданной новости.

- Пребывание наше здесь кончилось и навсегда. Забери золото. Оно теперь очень пригодится, и выручит нас в минуту опасности. Мы поедем в Азию, где ждёт нас мой друг Лев Фока. Этот будет поумнее Святослава, который ни за что не угомонится, и даже, потерпев поражение, опять думает вернуться сюда…

Слуга упал на колени и стал лобызать ноги патрикия.

- Господин мой, - говорил он плача. - Много лет мы скитаемся с тобой по землям варваров. Страх следует за нами по пятам и я не знаю, как мы до сих пор уцелели. Брось ты мечты о царской короне. Многих она с ума свела и посадила на кол. Вернёмся к батюшке в Херсонес, где нас ожидает отчий дом, покой, сладкая еда и много красивых женщин. Батюшка твой наверно состарился, если не почил. Хватит с тебя и того, что будешь править Херсонесом.

Недоброе ты задумал таскаться ещё по этим азиатским областям, где всё время резня, друг друга ненавидят й только думают об этой проклятой царской короне.

- Чудак! - сказал патрикий. - Слуге недоступны высшие страсти. Делай, что тебе приказывают. Надо убраться засветло. На рассвете Цимисхий возьмёт город, а князя и дружину, от которой осталась одна горсточка, продаст в рабство. Я не хочу, чтобы трупы наши валялись на дороге и вороны выклёвывали им глаза. Ну, бежим. Да не рви, разбудишь девок, которые такой поднимут переполох, что нам несдобровать: соглядатаи Святослава как раз могут обнаружить наши намерения.

Патрикий присел к столу и стал быстро поедать приготовленный ужин. Но он не столько ел, сколько пил. Глядя на него, слуга трясся от страха и плакал. Он заметил, что одежда господина измазана грязью, а сам Калокир находился в состоянии крайнего возбуждения.

- Да зачем же непременно ночью бежать, в такую темь. Разве дело Святослава проиграно?

- Раз и навсегда. Хотя Святослав упрям и не раз говорил мне: «Даже если победит Цимисхий, наберу новую дружину и уж на этот раз не выпущу из рук хитрых ромеев». Бред, конечно. Что могут сделать варвары против ромейской конницы. Теперь нам следует рассчитывать только на дружбу с Фоками. Довольно играть вслепую. Долго я держался в навозе и выносил жизнь с лягушками. Грязные и вонючие эти русы отравили мой слух своим бессмысленным кваканьем. А чего ждать от болтливой твари? Они думали петь победный клич, да не остёр клюв, да не остры когти. Считаю ниже своего достоинства мстить им за глупость и обиды. Безумец я, понадеявшийся на силу этого желторотого неуча князя. От него несёт запахом бараньей кожи, он весьма жалок при своих влечениях к неудобствам жизни и богат разве только неосмысленной храбростью. И я на него понадеялся, дурак!

Слуга высыпал из ларя золото в мешочки. Деньги сыпались на пол, звенели, подбирать их было некогда. Калокир считал этот момент самым трагическим в своей жизни и считал необходимым, как всегда свидетельствовали о героях истории, произнести какой-нибудь знаменательный монолог, но в то же время боялся, что разбудит своих наложниц, и воздержался.

- Где же мы проедем? - спросил слуга. - Везде расставлена стража. А ворота города ночью на запоре.

- Я договорился с начальником судов на Дунае. За две тысячи номисм он пропустит нас. Скорее, скорее! Мы высадимся на берегу Дуная, с рассветом приобретём коней, доберёмся до побережья моря, оттуда нас рыбаки довезут до Босфора. А там меня ждёт друг и, думаю, удача. Я всё-таки убеждён, что родился для короны.

- Господи, помилуй, - произнёс слуга. - Мало звания патрикия. Мало тебе золота, самых свежих и красивых женщин, вина, почёта. Сам лезешь в петлю. Подальше бы держался от царей. За них все знатные, и даже бог, твоё ли дело заводить эту канитель, добиваться короны. Пускай добиваются её порфирородные, да дерутся между собой, перегрызают друг другу горло из-за этого паршивого венца. Ох, боюсь, вот в одночасье схватят тебя, да и посадят на кол. Куда я денусь?..

- Твоими устами говорит низменный инстинкт толпы, раболепной и неразумной.

Всё-таки привычка к красноречию и позе победила в нём благоразумие и он зашагал энергично, сделал вдохновенное лицо и заговорил страстным шёпотом, боясь всё-таки разбудить наложниц:

- Только пребывающий в безвестности во всем виноват, а достигший престола во всем и всеми будет оправдан. Преступен и убог тот, кому не удался заговор. Как только счастье улыбнулось ему, он желанный царь. Найдутся и патриархи и епископы, которые оправдают его перед богом, и заповеди, которые оправдают его перед законом, и историки, которые оправдают его перед историей, и поэты, которые в звучных стихах увековечат его в потомстве… Лишь бы имел венец василевса - о, тогда всё оправдают! Я буду прав, как прав был Никифор Фока, узурпировавший власть, как прав Цимисхий в глазах народа, убивший своего начальника и дядю… Как только облекусь в царскую порфиру и обуюсь в красные сапоги - все признают меня правым, все будут трепетать, все найдут у меня тысячу достоинств и добродетелей, о которых я не подозревал, и даже пороки возведут в добродетель… Власть не дают, её берут. Она ждёт сильного, смелого, как женщина отдаётся самому отважному и настойчивому любовнику. Разве понять рождённому в страхе и бедности наслаждение могуществом и богатством. Толпы людей, преклонённых перед властелином, несмолкаемая лесть придворных, готовность самых красивых женщин, пышные триумфы, золотые троны, драгоценные блюда на столах, роскошные одежды, пышные повозки, длинные процессии покорённых варваров - и с уст василевса слетают только иронические Полуулыбки, которыми он осчастливливает царедворцев. С высокой колесницы василевс наделяет толпу пригоршнями золотых монет, за которые чернь не перестаёт восторгаться василевсом, восхваляя его добродетели, храбрость, победы, милость и усердие в трудах и попечение о своих подданных! Как мало надо для черни! Как бесконечно много нужно для благородного!