РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ - Доминик Ливен

Но русским царям начиная с шестнадцатого и по девятнадцатый век прекрасно удавалось в этом отношении усидеть на двух стульях. У них было достаточно земли и крепостных, чтобы поддерживать сильное и лояльное дворянство, которое, в свою очередь, являлось становым хребтом правления на местах и, кроме того, обеспечивало кадрами царскую армию, суд и центральную элитную бюрократию. При этом количество земель и крестьян, находящихся в прямом владении короны, оставалось по европейским стандартам чрезвычайно высоким. Между 1724 и 1857 годами процент так называемых государственных крестьян вырос в Центральной России с 19 до 45, К 1857 году численность государственных крестьян значительно превышала численность помещичьих крепостных. Помимо этого российское государство в отличие от большинства европейских держав не просто экспроприировало церковные земли, но, не давая им попасть в руки аристократии, оставляло их за собой. Нехристиане на захваченных территориях в подавляющем большинстве случаев тоже рассматривались как государственные крестьяне. Например, в середине девятнадцатого века 90 процентов неправославных подданных царя из волжского региона попали в эту категорию, принося короне огромный и постоянно растущий доход.

К двадцатым годам девятнадцатого века территориальная экспансия как источник средств для расплаты за дворянскую службу уже не играла для царского правительства такой роли, как прежде, но престиж и авторитет, обретенные в результате успешной внешней политики, сохранили свое значение. Подобные тенденции можно проследить не только на примере России. Шотландцы в девятнадцатом веке относились терпимо к правлению лондонской аристократической элиты, преимущественно английской по своему национальному составу, не только из-за материальных выгод, которые им обеспечивала империя, но и потому, что Соединенное Королевство было исключительно сильным и успешным государством, которым восхищались во всем мире. Такие же авторитет и престиж выпали в Германии на долю Пруссии и ее элиты после эффектных побед в 1866-1871 годах и последующего резкого подъема международного статуса Германии.

Между 1854 и 1917 годами успехи России на дипломатическом и военном поприще были более чем скромными, что объясняется главным образом ее относительной слабостью и отсталостью по сравнению с Британией, Германией и Соединенными Штатами. Сознание этой отсталости и постоянные неудачи неизбежно ослабляли легитимность режима в глазах как русского, так и нерусского населения империи. Британский офицер, находившийся недолгое время на службе в России незадолго до 1914 года, вспоминает о том чувстве стыда, которое испытывал призванный на военную службу сын его квартирной хозяйки, когда его видели «в униформе самой плохой армии мира», К осознанию того, что Россия не состоялась как великая держава, здесь присоединялось и понимание неблаговидной роли армии, которая служит скорее режиму, чем нации, и используется преимущественно как средство подавления народных волнений (особенно во время революции 1905 года). В 1907 году российский премьер-министр Петр Столыпин4 рекомендовал полякам «встать на нашу точку зрения и признать, что высшее благо -это быть российским гражданином, нести это звание так же гордо, как когда-то это делали римляне». Не совсем ясно, почему поляки должны были гордиться своим положением подданных России, которая была более отсталой, чем Польша, которая отказывала полякам во многих законных гражданских правах и которая к тому же, безусловно, была наименее успешной и развитой среди всех великих держав. Столыпинское сравнение с Римом в действительности лишь подчеркнуло слабость России в начале двадцатого века и ее несостоятельность как империи. Греки могли смотреть свысока на римскую культуру, но едва ли могли отрицать силу Рима или его военные и дипломатические успехи.

Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911) - выдающийся российский государственный деятель. С 1906 года министр внутренних дел и председатель Совета министров. Инициатор применения военно-полевых судов для борьбы с революционным движением («скорострельная юстиция»)- В 1907-1911 годах определял правительственную политику, начал проведение аграрной реформы. Под руководством Столыпина разработан рад важных законопроектов, в том числе по реформе местного самоуправления, введению всеобщего начального образования, о веротерпимости. В 1907 году добился роспуска 2-й Государственной думы и провел новый избирательный закон, существенно усиливший в Думе позиции правых партий. Смертельно ранен террористом Д.Г. Богровым.

Падение авторитета внутри страны и военные и дипломатические неудачи российской политики были так или иначе взаимосвязаны. Николай II заключил мир с Японией осенью 1905 года прежде всего из страха перед внутренней революцией, и ему пришлось сделать это как раз в тот момент, когда военная ситуация на суше вот-вот должна была неминуемо измениться в пользу России. При этом поражение от азиатской державы до последней степени ослабило престиж режима внутри страны, даже в кругах консерваторов и националистов. И это, безусловно, сказалось перед 1914 годом, когда они призывали к проведению менее гибкой и, как следствие, более рискованной внешней и военной политики под предлогом того, что России необходимо заново утвердить свой авторитет и значимость на международной арене. А те, кто заправлял российской внешней политикой в эти годы, хорошо сознавали внутреннюю слабость империи и опасность дальнейшей потери легитимности в глазах националистов, что означало для правительства необходимость так или иначе прислушиваться к прославянским голосам в российской печати и парламенте.

Анализ российской внешней политики непосредственно перед 1914 годом приводит к такому выводу: то, что со стороны казалось современникам проявлением агрессии и экспансии, могло в действительности происходить от сознания слабости и уязвимости, В самом деле, если углубиться в историю, то мы увидим, что уязвимость и слабость были по крайней мере таким же мощным фактором российской внешней политики, как инстинкт территориальной экспансии. До самого восемнадцатого века Россия была уязвима для набегов степных кочевников. Большую часть времени между 1550 и 1917 годами она была слабее, чем некоторые из ее западных соседей и коллег - великих держав. Слабость и экспансионизм ни в коей мере не противоречат друг другу: колонизация и строительство крепостей в степи были лучшим способом оградить Центральную Россию от набегов кочевников; проникновение в Среднюю Азию было осмысленным ходом для восстановления престижа и для угрозы британской Индии в той трудной внешнеполитической ситуации, которая сложилась для России после Крымской войны. Кроме того, нередко русская колонизация пограничных областей не направлялась из центра. Напротив, большую часть колонистов составляли русские и украинские крестьяне, которые до двадцатого века мигрировали в имперские пограничные земли, не спрашивая на то государственную санкцию и, как правило, нелегально.

Современные западные критерии разграничения экспансионизма и необходимой защиты собственных интересов плохо подходят для описания исторической ситуации в мире до двадцатого века. Безжалостная и хищническая европейская система международных отношений неумолимо вынуждала все великие державы постоянно заботиться об увеличении своей мощи для защиты собственных интересов. Территориальная экспансия была одним из традиционных методов, которыми государства пользовались, чтобы склонить чашу весов в свою сторону. Разумеется, Гогенцоллерны и Габсбурги в отличие от Романовых не имели столь благоприятных географических и геополитических возможностей для экспансии, но в целом играли в одну и ту же игру.

Примерно тем же самым занималась и Британия. Конечно, британская финансовая и коммерческая мощь, особенно в девятнадцатом и двадцатом веках, позволяла в отдельных случаях (как, например, в Латинской Америке) осуществлять значительный нажим без прямого политического и военного вмешательства, Россия такими «неформальными» рычагами давления практически не обладала. Ее возможности субсидировать своих заграничных сателлитов были очень жестко ограничены, не говоря уже о том, чтобы сравняться с Западом в размерах инвестиций и займов. Как заметил кавказский наместник князь Барятинский: «Сила Англии в ее золоте, У России золота мало, и ей приходится противопоставлять ему силу оружия»ь. На похожей логике строилась неформальная советская восточноевропейская империя, которая могла существовать только благодаря постоянной угрозе прямой военной интервенции. В царское (как, впрочем, и в советское) время российский экспорт за редчайшими исключениями не мог конкурировать на рынках третьего мира с экспортом Западной Европы или Северной Америки, что заставляло Петербург использовать военное и политическое давление для поддержания торгового баланса. Политика «открытых дверей», излюбленный англо-американский лозунг в Китае начала двадцатого века, была совершенно неприемлема для России, которая имела все основания полагать, что законы международного либерального капитализма работают против нее. Однако, как уже говорилось в главе 3, сама Британская империя далеко вышла за рамки коммерческой и финансовой державы. Британцы аннексировали и колонизировали больше земель, чем любой другой европейский народ, включая русских. Наивно полагать, что эта обширная империя возникла «по рассеянности», тогда как российская экспансия планировалась с последовательным макиавеллиевским умыслом в тесном царском окружении в Петербурге.