Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

– Можешь начать, – сказала она, – с вытирания пыли.

В одной из зеркальных музыкальных шкатулок в отделе товаров для дома я заметил свое отражение. Вроде бы это я, но это не могу быть я, потому что на мне фартук, в руках – метелка для пыли из перышек, и я посреди подвала в «Лорде и Тейлоре». В мае Йель, в июне – товары для дома. Я подумал о своих однокурсниках из Йеля, вроде Джедда-Второго и Бейарда. Представил, какие карьеры они сейчас начинают и какая восхитительная их ожидает жизнь. Я же буду считать большой удачей, если смогу снять квартиру на Шелтер-Рок-роуд, стану пользоваться телефоном в «Лорде и Тейлоре» и стоять, в фартуке по шею, среди мыльных ароматов.

– Извините!

Я обернулся. Покупательница.

– Ар Джей, – сказала она, поглядев на мою именную табличку, – вы не поможете мне с Уотерфордом?

Женщина указала на несколько вещиц из хрусталя, которые хотела посмотреть. Я вытащил их из витрины и расставил перед ней на мягкой подстилке. Приподнимая их и крутя перед собой, она стала засыпать меня вопросами, и хоть ответов я не знал, в «Лорде и Тейлоре» мне никто не собирался ставить оценки. Поэтому я сказал, что методы производства, применяемые на фабрике Уотерфорда в Ирландии, восходят ко временам друидов. Поведал о колоколах, каждый день звенящих в Уотерфордском замке (на самом деле я описывал башню Харкнесс), и уверил, что каждое изделие Уотерфорда неповторимо и уникально, как снежинка – как человеческая душа. Я сам не знал, что сболтну дальше, и только боялся, как бы покупательница меня не разоблачила. Я лгал вдохновенно, красноречиво и беззастенчиво. Лгал изо всех сил, выпрыгивая из фартука, и чувствовал, что этой ложью отчасти возвращаю себе чувство собственного достоинства.

Покупательница приобрела уотерфордовского хрусталя на шестьсот долларов, и я стал продавцом дня в отделе товаров для дома. Судя по всему, то был беспрецедентный случай. Ни один сотрудник отдела не становился продавцом дня в первый рабочий день, сказала управляющая, протягивая мне серебряную конфетницу.

– Что это? – спросил я.

– Продавец дня получает приз. Сегодняшний приз – серебряная конфетница.

– Поздравляю, – сказала одна из суфражисток, по имени Дора, в очках со стеклами размером с телевизор. Судя по неискреннему тону, я понял, что она стала второй и что давно положила на эту конфетницу глаз.

На следующий день все повторилось. Я продал товаров на восемьсот долларов и получил в награду набор ножей для стейка. Всю первую неделю я опережал суфражисток на две головы и к воскресенью побил многолетний рекорд отдела – местный эквивалент шестидесяти одного хоум-рана Роджера Мэриса. Я продавал быстрее, чем пополнялся склад универмага, и не только уотерфордский хрусталь. Я продал столько свечей, что хватило бы осветить стадион Шиа для вечернего матча, и столько банных полотенец, что можно было осушить Манхассетский залив.

Суфражистки бросали на меня косые взгляды, словно я отобрал у них право голосовать. Я олицетворял их худшие кошмары: молодой, полный сил, не страдающий болезнями ног, которые преследовали их после десятилетий, проведенных в торговом зале. Мне доставались призы, на которые они рассчитывали в качестве прибавки к зарплате. Я тоже бросал на себя косые взгляды каждый раз, когда проходил мимо зеркальных музыкальных шкатулок. Достаточно плохо было уже то, что я согласился на работу ниже уровнем, чем стоило бы. Но теперь мне стало открываться, что я, возможно, нашел свое призвание. Как вода, вернулся к нужному уровню сам. Может, именно поэтому мне так тяжко пришлось в Йеле? И именно поэтому Сидни отвергла меня? Потому что я метил слишком высоко? Вдруг моя судьба – стать лучшим продавцом в истории отдела товаров для дома? Мне и раньше случалось подмечать в себе угрюмое тяготение к проигрышу. Теперь же я волновался о том, почему добиваюсь таких успехов в универмаге и что это может означать.

Однако было кое-что еще в моей работе там, нечто ужасное и постыдное. Она мне нравилась. За все те ночи, когда я вглядывался в окна богатых особняков Манхассета, любовался красивыми интерьерами и дорогими вещами, я превратился в настоящего эксперта по товарам для дома. В глубинах моего подсознания сформировался своеобразный фетиш этих вещиц, тошнотворный талант к ним. Даже не стараясь, я продавал их как никто другой. По сути, отсутствие старания и было ключом к успеху. Чем меньше я старался, тем лучше у меня выходило и тем больше злорадного удовольствия я получал. Фартук продавца пришелся мне впору, как ослу упряжка плуга.

Усталый, сконфуженный, с призом за лучшие продажи в руках, я каждый вечер отправлялся в «Публиканов» с двумя коллегами, девушками моего возраста. Одна работала в отделе косметики, другая – в бельевом. Они считали меня забавным, а еще – удачливым лжецом, и не потому что слышали, как я рассказываю небылицы покупателям, а потому, что я настаивал, что учился в Йеле.

– Я всегда считал, что мое призвание – быть адвокатом, – говорил я им. – Но, возможно, товары для дома – идеальное место для меня. Нельзя игнорировать тот факт, что только тут я впервые за всю жизнь добился успеха.

– Не волнуйся, – отвечала Косметика, – это просто такой этап.

– Серьезно? – с надеждой спрашивал я.

– Если все, что ты наговорил о себе, действительно правда, – вставляла Бельевая, – то очень скоро ты начнешь совершать ошибки.

Наступила осень. Дни я все так же проводил в «Лорде и Тейлоре», побивая рекорды продаж, а ночи – в «Публиканах», учась у Спортсмена и Быстрого Эдди играть в обманный покер. В свободное время начал набрасывать роман о «Публиканах», смотрел с бабушкой Опру и читал, удобно устроившись на крыльце. В безоблачный,