Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, и ненавидел бы на здоровье. Кто не давал? Но убивать-то зачем было?
— Это как так? — удивился Зимин. — Кого убивать зачем было?
Шура достал из под шконки топор и протянул его Коле. Тот взял его, подержал минуту, Махнул им над головой пару раз и лицо его осенилось невнятным воспоминанием, после чего Александр Павлович за лезвие топор прихватил и завернул в газету.
— Вечером позавчера он меня вышвырнул из дома. Сказал, что мы со Светкой уже не муж и жена. Что, мол, я тут теперь чужой и лишний. И что я пошел вон! Ну, и вытолкал меня на улицу.
— Побольше бухай, — сказал. — Может скорее сдохнешь, алкаш хренов. А жена промолчала. Утром вчера я пораньше пришел, вмазал по дороге в пельменной водки триста граммов. Пельменная с семи открывается. Потом сел возле обвального, взял топорик. Он бесхозный был. Лежал почти рядом с открытой дверью. Ждал я тестя до трёх часов. Начальник же. Приходит когда захочет. Он мимо меня должен был в свой цех пойти со своим портфелем из крокодиловой кожи. Дорогой, мля! Ужас! Ему брат родной привёз из командировки в Германию.
На наши деньги — четыре моих зарплаты стоит. Восемьсот рублей, мля! А как он им гордился, козёл! «Такого даже у секретаря обкома нет,» — хвастался. А в нём носил тесть бумаги разные, документы и фотоаппарат импортный. Каждый день что-то фотографировал когда шел на работу, а по выходным ездил на своем мотоцикле природу фотографировать. Любитель фотографического искусства, мля! И я со зла за развод наш несправедливый хотел наказать его, портфель хотел порубить крокодиловый, почти драгоценный, на куски вместе с внутренностями. Догнал его уже, когда он в цех вошел и в мелкие куски порубал портфель.
— А ты не добавлял водочки по дороге? — Шуре всё стало понятно.
— Ну, ещё два по сто пятьдесят принял в столовой «Степная сказка».
— Понятно. — Шура поморщился. — Но не попал ты по портфелю, Зимин. Ты на две части раскроил тестю голову. Топор не вынул и сбежал. Пошли в кабинет начальника моего. Там договорим.
— Вот. Задержал поганца, — посадил он Колю к столу командира. — Он зарубил начальника цеха Неверова по пьянке. Но думал, что рубит портфель его из дорогой крокодиловой кожи. Тестю брат привёз из Германии. Обиделся на Неверова Коля. Тесть по знакомству сумел развести его с женой без их присутствия и свидетельство ему выдали. Потому, что Коля сильно пил и бил жену. Хотя сама жена разводиться тоже не собиралась.
— Там криминалист кое-что нарыл. Сейчас я его позову, — отозвался Лысенко и позвонил.
Пришел Шершнев из аналитического отдела. Принес клейкую бумагу с отпечатком ботинка, который нашел прямо возле лужи крови. Дал Зимину такой же чистый лист и сказал.
— Правой ногой наступи.
Коля наступил.
— Вот, — показал криминалист всем два листа. Один и тот же рисунок.
— А чего же ты отпечатки пальцев не стер с рукоятки топора? — спросил Шура.
— Стер я. Плюнул три раза на рукав рубашки и стёр мокрым местом. Значит не все стёр, блин.
Криминалист взял его за руку, подвел к столу, достал из кармана синюю коробочку с губкой, пропитанной черной краской, и ткнул три пальца Зимина в губку. Потом приложил пальцы к листу белой бумаги. Остались отпечатки. На топорище он клейкой лентой тоже ткнул в три места и перенес отпечатки на лист рядом с первыми. Все папиллярные линии были одинаковыми.
— Всё понятно? — спросил он командира. — Разрешите идти?
— Иди, — Лысенко долго смотрел на Зимина.
— Дурак ты, Николай, — сказал он грустно. — Страшной смертью наградил ты своей рукой тестя. Пиши признание. Что имел неприязненное отношение к тестю Неверову. Причём укажи сколько выпил за день и в день убийства. И напиши, что в совершенном убийстве раскаиваешься чистосердечно. Не забудь описать, как поднимал топор и сколько раз ударил.
Зимин сел писать.
— Под расстрел, может, не попадёшь, но сидеть придётся долго.
Он вывел Маловича в коридор.
— Я Зимина следаку сам передам. Лет десять дурачок этот схлопочет. Спасибо, Шура. А новое дело будет ой, какое серьёзное и трудное. Кто-то стреляет через дверь закрытую и убивает людей. Звонит. Его спрашивают: «Кто там?». И он на голос стреляет точно в голову. Уже четыре трупа за два месяца. Люди разные, никак друг с другом не связанные. Живут в разных районах города. А один ветеринар вообще жил в совхозе Варшавский. Семь кэмэ от Кустаная. Так у него дверь потолще, чем городские в панельных домах. Пробил, сучок шрапнелью. Тоже в голову и насмерть. Убивает их кто-то, кому они хорошо знакомы. Я так думаю. Потому что никакой одномерной зависимости и связи нет. Учитель физики, кассирша из магазина игрушек, тренер по боксу и ветеринар. Дикость полная. Разнобой несочетаемый.
Лысенко пошел в кабинет и вернулся с бутылкой коньяка и стаканом.
— Пишет Коля Зимин. Ты ж пить не будешь? А я глотну малость. Устал что-то. Иди, Шура, к Ляхову. Его группа последней пыталась понять, что к чему в этих расстрелах. Мотивацию хотя бы. Иди.
Ляхов достал из стола несколько бумаг.
— Свидетельские показания и заключение криминалистов, — протянул он бумаги Маловичу. — А свидетели подтверждают только то, что выстрел был громкий. Выглядывали не сразу от страха. И уже, конечно, никого не видели.
В комнате Ляхова было накурено до той кондиции, когда можно было подбросить ручку и она бы зависла в дыме, который всё же содержал процентов пять воздуха.
— Пошли в коридор, Гена, — Александр Павлович выскочил первым. — Тут же смертельная доза никотина. Лошадь убивает.
— Да откуда у нас тут лошадь? — засмеялся Ляхов. — Я да Витька Хромов. Кони мы. Коней три капли никотина не берут. И пять. Да и двадцать пять. Два стакана водки не берут. Видишь, я бегаю, разговариваю. Даже бумажки пишу. Башка, правда, гудит. Но это чепуха.
— Смотри, — показал Малович на бумагу. На рапорт Ляхова командиру. — В июне два убийства за один вечер. Двадцать четвертое число. И в июле двадцать шестого двоих расстрелял. Одного в совхозе около семи вечера, а вторую, кассиршу, в половине десятого. Но тоже двадцать шестого.
— И что? — не удивился Ляхов.
— Да ничего
