Любовь, страсть, ненависть - Джоан Коллинз

Мужчина повернулся к Нику лицом, и сердце режиссера оборвалось: на него смотрели маленькие черные глазки Умберто Скрофо, его кровного врага, человека, который убил его мать.

Пока их знакомили, Ник пытался взять себя в руки. Как будто в каком-то нереальном мире он пожал потную руку «борова», который десять лет назад уничтожил на Гидре всю его семью. Во рту у него так пересохло, что он не мог выдавить из себя ни слова. Он не слышал, что говорили люди вокруг, так громко отдавался у него в ушах стук собственного сердца. Он видел только жабье лицо человека, которого когда-то поклялся убить. Само собой разумеется, с годами его юношеский пыл несколько остыл, безумная ненависть и яростная жажда мести поутихли. Но теперь, столкнувшись лицом к лицу со Скрофо на вечере в жарком Акапулько, он чувствовал, что воспоминания нахлынули на него с новой силой. Изо всех сил он сдерживался, чтобы не броситься на эту жирную свинью и не заорать, что этот ублюдок – убийца и давно заслуживает только смерти. Но он смолчал.

Ник понимал, что его поведение выглядит странно. Рамона смотрела на него с насмешливой улыбкой, а на лице Скрофо расплылась снисходительная сочувствующая гримаса. Сквозь пелену он едва расслышал слова итальянца:

– Я очень рад с вами познакомиться, Ник. Мы снимем прекрасный фильм. Большая часть сценария мне понравилась, к тому же у нас замечательная съемочная группа, вы согласны? Думаю, нам надо сегодня поговорить более подробно. Я хочу поделиться с вами своими идеями.

Ник понимал, что все ждут от него ответа, но не мог сказать ни «да» ни «нет». Кивнув головой, он пробормотал что-то невнятное.

Хьюберт Крофт внимательным холодным взглядом смотрел на молодого режиссера. Его внешность так часто отталкивала от него людей, что за долгие годы он научился некоторым приемам, которые помогали сгладить первое впечатление, в том числе грубую лесть и шутки.

Но этот Ник Стоун, вундеркинд кинематографа пятидесятых, ведет себя совершенно непонятно. Он что, пьяный? Неужели вино так быстро ударило ему в голову? Хьюберт улыбнулся и сказал:

– Когда я увидел ваш первый фильм, Ник, я сразу понял, что вы страшно талантливы. Человек, который смог выжать из «Маленьких девочек в космосе» столько юмора, просто гений.

– М-м-м… спасибо, – с трудом пробормотал Ник. В горле у него так пересохло, что было больно говорить.

– Следующий ваш фильм, посвященный искусству, тоже замечательный. Я очень рад, что буду работать с вами, Ник. Это очень ответственно.

Внутренний голос говорил Нику: сдави эту жирную глотку и задуши Скрофо. Ему казалось, что они не в Акапулько, а на Гидре. Ему шестнадцать лет, его братья и сестры умерли ужасной голодной смертью, а отец замучен до смерти солдатами Скрофо на виду у всей деревни. Его мать умерла от руки Скрофо, а все друзья и родственники погибли либо под пытками, либо от голода.

Прошло чуть меньше минуты, но Блуи успел плеснуть свежего «Маргаритас» в бокал и сунул его Нику. Он осушил его, не сводя с итальянца глаз. Блуи с удивлением смотрел на Ника. Казалось, он в шоке, как будто у него на глазах его мечта разлетелась вдребезги. Лицо застыло в мучительном напряжении, как будто он проглотил язык и совершенно потерял самообладание. Когда Блуи представили Хьюберту, он отпустил какую-то шуточку, и Умберто, повернувшись к нему, расплылся в открытой улыбке, радуясь, что может, наконец, переключиться на кого-то другого.

Пробормотав какие-то жалкие слова о том, что чувствует себя не совсем здоровым, Ник решил немедленно уйти. Эта встреча была так невероятна, что он все еще не мог прийти в себя. Ему сейчас надо побыть одному, чтобы все хорошенько обдумать. Он должен позвонить Электре. Ник уже собирался уходить, как вдруг неожиданно зазвучали фанфары и Рамона, крепко схватив его за руку, пригласила всех за стол. Ник оказался в безвыходном положении. Принцесса держала его железной рукой и вела по ониксовым ступенькам винтовой лестницы вниз, на главную террасу.

Столы представляли из себя настоящее произведение искусства. В центре каждого круглого стола, накрытого на десять человек, на скатерти, расшитой золотом, стояла пирамида, обсыпанная золотым песком. В нее была вставлена пальмовая ветвь, расписанная золотом. В каждую пирамиду были вставлены десятки крошечных лампочек, которые бросали слабый отсвет на лица гостей. На каждой стороне пирамиды, прижавшись друг к другу, лежали два керамических верблюда с закрытыми глазами. Ножи и вилки были из чистого золота, так же, как салатницы, солонки и перечницы, тоже в виде верблюдов. Рамона считалась непревзойденным мастером сервировки стола. Три первых стола были самыми главными, за первым сидела сама хозяйка. Хьюберта она усадила справа от себя, а Ника, к его полному ужасу, слева. Рядом с ним сидела Шерли Франкович, что ввергло его в еще большее уныние. Он испытывал отвращение к этой псевдоинтеллектуалке, подлой женщине, которая возомнила о себе бог знает что, будто она литературный гений, хотя популярностью и успехом она была в основном обязана мужу.

– Добрый вечер, Ники, – язвительно сказала она, когда он сел. – Прекрасный вечер, не правда ли? У Рамоны всегда все на самом высшем уровне. Как тебе тут нравится?

Ник быстро кивнул головой и подозвал официанта, чтобы тот налил ему вина. Сегодня ему надо напиться, лучше в стельку.

Рядом с Шерли сидел Джулиан, который тоже недолюбливал сварливую сценаристку, но Рамона, чтобы компенсировать эту неловкость, додумалась посадить рядом с ним Доминик. Между Доминик и Инес сидел американский посол в Мексике, который много пил и почти все время молчал.

К огромному огорчению Инес, Скрофо внимательно наблюдал за ней. Между ней и отвратительным итальянцем сидели Тедди Стоффер, владелец «Вилла Вьера», мужчина, который называл себя «мистер Акапулько», местный босс и сама «Лаура», очаровательная Джин Тьерни.

У местных снобов, представителей прессы, актеров и съемочной группы, сидевших за другими столами, настроение было намного лучше, чем у тех, кто сидел за столом Рамоны. В мире кино не только много работают, но и умеют хорошо веселиться. Сегодня был именно тот вечер, когда вокруг должно было бы царить всеобщее веселье, и, как опытная хозяйка, Рамона пыталась понять, почему те, кто сидит за ее столом, ведут себя, как зомби. Она оживленно болтала с Хьюбертом, который, как обычно, отвечал ей тяжеловесными шутками. А вот Николас Стоун ведет себя просто как невежда. Уставившись остекленевшим взглядом в тарелку, он бокал за бокалом пил «Шато-Лафит» 1929 года, как будто это простой лимонад.

– Сегодня вы красивы, как никогда, Принцесса, – льстиво улыбнулся Хьюберт, поднимая свой венецианский бокал ручной работы, – и совершенно очаровательны.