Тучи над страной Солнца - Рава Лориана

Инти на некоторое время замолчал, лишь глаза его выражали безумную боль и тоску. Заря поняла, что не смотря на прошедшие десятилетия, эта картина до сих пор стоит у Инти перед глазами в мельчайших деталях.

-- К тому моменту, когда мы подоспели, она уже представляла собой кусок истерзанной плоти. С неё уже сорвали и одеяния, и всё золото, она лежала вся в крови и без чувств, но, видно, даже этого мерзавцу показалось мало, так как он занёс над своей бесчувственной жертвой нож. Хорошо, что его опередил мой выстрел.

Инти перевёл дух и продолжил:

-- Мне даже трудно порой самому поверить в то, что всё было именно так как было. Когда я увидел истерзанное и окровавленное женское тело, я не сразу догадался, что это та самая первая красавица Чимора, из-за которой мы проделали такой далёкий путь, но я тут же понял, что здесь только что произошло, и как в каком-то опьянении убивал всех гостей без разбора. Кажется, некоторые из них просили о жалости, но тогда меня было бесполезно об этом умолять. Мне было неважно, участвовали ли они в злодействе сами, или только смотрели, как это делают другие, ведь даже тот, кто просто смотрит на такое и не вмешивается -- достоин смерти.

-- И даже священников убивал? -- переспросил Ветерок. В голосе его чувствовалось лёгкое сомнение в оправданности этого.

-- Разумеется. Потом всю эту историю белые люди преподнесли так, будто к мирным христианам ни с того, ни с сего ворвались злобные язычники и перерезали их ни за что, ни про что. Особенно горевали по поводу смерти священников, расписывая, какие это были душевные и добродетельные люди. В христианских странах усиленно внушается, что священники -- почти всегда очень добрые и хорошие люди, к тому же милые и безобидные. Но ведь точно также, как они благословили насилие над девушкой, они благословят и расправу над нашей Родиной, как уже благословили расправу над другими странами. И разве мало стран было до того также ограблено, поругано, загублено? В этом вся суть завоевателя -- растоптать гордость, сорвать золото, обесчестить... А священник, пусть даже не делает этого своими руками, всё равно виноват уже тем, что благословляет это.

-- И всё-таки теперь тебе не кажется, что ты несколько перегнул палку?

-- Не кажется. Да и как я ещё должен был действовать? Твоя мать была без сознания, она очнулась только на следующий день к вечеру, и потому спросить точно, кто именно участвовал в насилии, а кто лишь смотрел, я не мог. Да и оставить в живых кого-то из них значило поставить под удар себя. А я отвечал не только за свою жизнь, но и за жизни своих людей, и за жизнь спасённой девушки. Впрочем, тогда я ещё не был уверен в её спасении, она была без сознания, потеряла немало крови, но больше всего я боялся за её рассудок. По счастью, до корабля было недалеко и мы успели сесть на него и отплыть прежде, чем следы содеянного нами были обнаружены. Когда она очнулась, мне стоило больших трудов убедить её, что она в безопасности, что её тут не обидят, что я специально прибыл её спасти, и всё теперь будет хорошо. Она с ужасом посмотрела на меня и сказала: "Ты знаешь, что со мной сделали?". "Да, знаю. Но все твои мучители мертвы". "Зачем же ты меня спас?" "Как -- зачем? Я же не мог оставить тебя умирать в луже крови!" "Но зачем мне жить после этого?" "Я понимаю, что тебе сейчас больно, тяжело... но всё это позади, а впереди свет, радость, жизнь! Я привезу тебя домой, ты вернёшься к отцу". Она лишь грустно покачала головой:"Отцу я не нужна обесчещенной. Любой мужчина будет питать отвращение ко мне, и потому я уже никогда не смогу выйти замуж. Вероятно, мне придётся остаток своей жизни провести в обители Дев Солнца". "Лучше жить в обители Дев Солнца, чем гнить в земле. К тому же почему ты думаешь, что все мужчины должны испытывать к тебе отвращение? Я к тебе отвращения не питаю, мне тебя лишь очень жаль". "Это потому, что я для тебя не совсем женщина. Я знатного рода, а ты -- лишь слуга, которого послали на задание. Ты отвезёшь меня домой и на этом мы расстанемся. Ты бы никогда не смог бы оказаться в роли моего жениха, и потому тебе не так важна моя поруганная невинность. Но если бы ты был знатным юношей и тебе бы предложили меня в жёны, ты бы тут же воспылал ко мне отвращением, потому что не смог бы сойтись со мной". Её слова страшно смутили меня, так что я не сразу нашёлся что ответить. До того я не думал о ней как о женщине, но тут понял, как она на самом деле прекрасна. Несмотря на болезненный вид и рваные мочки ушей, из которых были вырваны серьги, её лицо, шея, волосы, её руки... -- всё казалось мне воплощением совершенства. Всё остальное было скрыто под одеялом, но мне не надо было додумывать, я ЗНАЛ, что и там она не менее совершенна. Нет, мысль об её теле не вызывала у меня отвращения, но неосторожными словами она пробудила во мне доселе дремавшие желания плоти, но при этом я казался сам себе святотатцем, кощунником, посягателем на святое... Как я мог посметь даже мечтать о её теле после того, как увидел её поруганной! Пусть и не было моей вины в том, что я увидел то, что мне видеть не следовало, но теперь с моей стороны было нехорошо думать о том, что я видел. "Почему ты молчишь?" -- спросила она меня наконец, потом взглянула мне в глаза, и прочла в них мои затаённые мысли, -- "Ты что, забыл, кто ты такой?! Воображаешь, как бы дело могло быть, если бы ты был знатной крови? Ты эти мысли брось!" Она поглубже укуталась в одеяло, как будто бы оно могло защитить её, вздумай я вдруг применить силу, и смотрела на меня со страхом. "Не бойся", -- поспешил я её успокоить, -- "Я не причиню тебе вреда. Я просто не могу сделать это" "Не в этом дело", -- ответила она успокоенно, -- "Просто неправильно тебе мечтать обо мне. Моё знатное происхождение тяготеет надо мной как проклятие. Именно из-за него я оказалась в плену и потеряла братьев, и девичью честь. Но даже теперь, несмотря на моё бесчестье, мой отец никогда не позволит мне соединить с тобой свою судьбу". "Я не такой уж простолюдин, у меня есть звание инки. Ещё Великий Манко говорил, что тот, кто сам заслужил звание инки, достаточно знатен, чтобы жениться даже на дочерях правителя. За границей нужно одеваться в простую одежду, чтобы никто не догадался о моём высоком статусе и не взял в плен. Но если ты согласишься стать моей женой, то не думаю, что твой отец будет против". Она посмотрела на меня и сказала: "Я вижу, что ты красив, благороден, смел. Никто никогда не смотрел на меня с таким обожанием. Но я вижу тебя только в первый раз, и не могу так сразу ответить". "Я и не требую ответа сегодня", -- поспешил успокоить её я, -- "Впереди у нас два месяца пути, за это время мы успеем познакомиться получше". Потом я ходил как будто в радужных грёзах. Я мог по глазам видеть, что я ей тоже нравлюсь, и понимал, что только девичья скромность и стыдливость, которых, вопреки распространённым предрассудкам, насильно обесчещенная женщина вовсе не утрачивает, не позволяют ей дать согласие сразу. Я ушёл от неё, полный сладких грёз, и потом пребывал в них почти два месяца. Поначалу она могла только лежать, и я навещал её, беседовал с ней. Ей надо было выговориться после происшедшего, и убедиться, что несмотря ни на что, я всё равно буду любить её. Потом она поправилась, и я под руку с ней стал выходить на палубу. Мы вместе любовались на радуги, и она с удовольствием слушала, как я рассказываю ей о своих подвигах. Только об одном я не имел права рассказывать. Мой отец строго-настрого запретил мне говорить, что я его сын, так как это могло представлять угрозу, в том числе и для меня, и я об этом молчал. Поэтому она считала, что я просто "инка по привилегии", выслужившийся из низов. Однако несмотря на все свои грёзы, я вёл себя с ней так, как будто она была невинной, прекрасно понимая, что иное отношение было бы оскорбительно для неё. Кроме того, нужно было время, чтобы нанесённая ей рана окончательно зажила и соитие не причинило бы ей боли. Но я был счастлив ожиданием и предвкушением, и не думал о том, что за мной следят чьи-то злые и завистливые глаза. Да, я вёл себя непростительно беспечно, хотя прекрасно знал, что за границей расслабляться нельзя. Хотя корабль считается формально частью нашей земли, но всё равно даже и у нас надо глядеть в оба. Пойми, мир полон зла, и мы должны обладать когтями ягуара, если хотим защитить свою жизнь и честь. Враги окружают нашу страну со всех сторон, но есть они и среди нас, и выявить их порой гораздо труднее, потому что они обычно много хитрее и изворотливее. Я тогда не обратил внимания, что нам завидует племянник наместника Тумбеса по имени Ловкий Змей. Некогда, ещё до всей этой истории, он хотел жениться на его дочери, но отец счёл даже его кровь недостаточно знатной. Да и Морской Волне он тоже не нравился. Я не думал о нём как о сопернике и не подозревал о его коварных планах до того самого дня, когда мы прибыли в порт Тумбеса. Я помог твоей матери выйти из лодки и подвёл её за руку к встречавшему нас наместнику. Я сказал: "Вот твоя дочь, я спас её из плена и теперь осмелюсь просить у тебя награды. Я и твоя дочь полюбили друг друга, позволь нам соединить свои судьбы в законном браке". И почтительно склонил голову, ожидая благословения. Но вместо этого наместник смерил меня холодным взглядом. "Не много ли хочешь для себя, мальчишка! Посмотри на свою тунику -- тебе ли заглядываться на знатных девиц?" "Хотя я и молод, но я уже заслужил звание инки, и надеюсь со временем заслужить большего. Что до моей туники -- так дорога требует в одежде скромности". "Ты ещё и поучать меня вздумал, паршивец! В наше время даже шелудивая собака порой добивается высокого статуса, да только это не делает твою кровь благороднее. Ну как отойди от моей дочери". Он накинулся на нас как кондор на добычу, с силой разнял наши руки, ударил меня по щеке, и увёл плачущую дочь за собой. Я стоял как оплёванный, не в силах понять, как это может быть. Как так, я спас его дочь, а мне при мало того что отказали в сватовстве(это ещё куда ни шло), но при всём народе нанесли пощёчину! О причинах этого я мог только гадать... А всё было очень просто -- Ловкий Змей уже успел настроить наместника против меня, прислав ему письмо.