Второй президент Чехословакии Эдвард Бенеш: политик и человек. 1884–1948 - Валентина Владимировна Марьина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помимо упомянутых выше писем Бенеша на имя Сталина, Молотова, Калинина Фирлингер привез с собой еще и письмо на имя М. М. Литвинова, которое тоже через Молочкова было передано адресату и начиналось обращением «Мой дорогой Максим Максимович!». В нем осуждалась политика Западной Европы в 1934–1939 гг., говорилось о подтвердившемся предположении Бенеша, что Германия нападет на СССР, что он «никогда не оставлял мысли о новом советско-чехословацком сотрудничестве», которое не будет прервано после победы над Германией, как тогда предполагал Бенеш, в 1942 г. Бенеш выражал надежду увидеться с Литвиновым «во время другого (второго после 1935 г. – В. М.) визита в Москву при первом возможном случае»[715]. Так впервые в дипломатической переписке прозвучала мысль о возможности визита президента в СССР после нападения на него гитлеровской Германии. Заметим, что это был август 1941 г., когда Красная Армия откатывалась на восток под натиском сил вермахта, а исход войны многим представлялся неясным.
Вступление Советского Союза в войну не только обрадовало, но и насторожило англичан и американцев. 14 августа У. Черчилль и Ф. Рузвельт подписали так называемую Атлантическую хартию, декларацию о целях войны против фашистской Германии и ее союзников, о послевоенном устройстве мира. Главные итоги конференции относились к политической области. Среди основных принципов послевоенной организации мира значился отказ от территориальных приобретений и территориальных изменений без согласия «со свободно выраженным желанием заинтересованных народов». Подтверждалось право всех народов самим избирать форму правления. Декларировалось стремление к «восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем». В поддержку декларации сразу высказались все эмигрантские правительства, а 24 сентября на межсоюзнической конференции в Лондоне СССР, который по праву был недоволен тем, что декларация принималась без его участия, также заявил о своем согласии с основными принципами Атлантической хартии и сформулировал советские цели войны и послевоенного мира[716]. Чехословакия тоже значилась среди участников конференции.
Бенеш был, несомненно, знаком с хартией и с успешным ходом советско-польских переговоров о сотрудничестве[717]. Возможно, это подвигло его на обсуждение вопроса о чехословацко-советских отношениях с Майским. Встреча состоялась по инициативе президента 28 августа. Как следует из сделанной им записи беседы, ее целью являлось информировать советского посла «о наших планах», о том, «чего мы хотим и что делаем». Бенеш подчеркнул, что для него важно знать в общих чертах о том, чего «хочет Москва», чтобы позиции сторон не пришли в противоречие. Майский с этим живо согласился и обещал передать пожелание в Москву. Далее речь шла о конкретных вещах, важных, с точки зрения Бенеша, для достижения взаимопонимания: о чехословацко-польских отношениях, будущем Подкарпатской Руси (Закарпатья) и Судетской области, о трансфере (переселении) немецкого населения из Чехословакии после войны. Что касается Закарпатья, то Майский согласился с мнением, что эта область не может принадлежать Венгрии, которая оккупировала ее в 1939 г., а должна либо остаться в Чехословакии, либо отойти к СССР. К вопросу о переселении немецкого меньшинства посол обещал вернуться позже. Бенеш попытался выяснить вопрос о том, имеются ли в Москве планы послевоенного мирного урегулирования, поскольку, дескать, в последнее время Форин Офис усиленно занимается определением таких целей, несколько побаиваясь того, что у СССР они уже имеются. Майский ответил иронично, что «напрасно боятся», что «они (СССР. – В. М.) еще так далеко не заглядывают». Но посол обозначил три «большие трудности», которые возникнут после войны и которые нужно будет урегулировать: Германия, Польша и Балканы. «В ваших (чехословацких. – В. М.) вопросах, – добавил Майский, – больших трудностей определенно не предвидится»[718]. В дальнейшем вопросы чехословацко-советских отношений обсуждались с советским посланником при эмигрантских правительствах в Лондоне А. Е. Богомоловым, аудиенция которого у Бенеша состоялась 18 сентября 1941 г.
Находясь в Лондоне, Бенеш, естественно, следил за всеми перипетиями и нюансами советско-британских отношений, соотнося с ними свою внешнеполитическую активность. Президенту, как можно предположить, стали известны и слова Сталина на Московской конференции представителей СССР, Великобритании и США в сентябре 1941 г., о том, что соглашение с Англией о сотрудничестве в войне против Германии «следовало бы превратить в союзный договор, который охватывал бы не только военный, но и послевоенный период. Наше правительство целиком стоит за это»[719]. Возможно, тогда и родилась у Бенеша мысль о желательности подобного договора между Чехословакией и СССР. Однако говорить об этом было пока рано: не позволяло отчаянно тяжелое положение на советско-германском фронте. Основная тяжесть противоборства с гитлеровской Германией в это время легла на плечи Советского Союза, потери которого в людском, территориальном и материальном отношениях в начальный период военных действий были огромны. Хотя частям вермахта и не удалась молниеносная война, но подойти вплотную к советской столице они смогли. 20 октября 1941 г. в Москве было объявлено осадное положение. Началась эвакуация государственных и общественных учреждений, а также дипломатического корпуса. Вместе с ним уехали из Москвы сотрудники чехословацкого полпредства во главе с 3. Фирлингером и чехословацкой военной миссии во главе с Г. Пикой. Второй советской столицей в это время стал г. Куйбышев (прежде и ныне Самара).
Здесь принимали и некоторых высоких иностранных гостей. 30 ноября 1941 г. сюда прибыл глава польского эмигрантского правительства В. Сикорский, который интересовался формированием польских военных частей на территории СССР. На аэродроме среди встречавших был и Фирлингер. В беседе с заведующим IV европейским отделом НКИД Н. В. Новиковым он как бы невзначай и в шутливой форме бросил фразу:
«А когда же мы будем встречать Бенеша?». На вопрос Новикова, «разве Бенеш собирается приехать к нам, Фирлингер все в том же шутливом тоне ответил, что он сделал бы это с большим удовольствием, если бы советское правительство этого пожелало»[720]. Так вторично после 22 июня (первый раз, как сказано выше, об этом вскользь говорилось в письме Бенеша на имя Литвинова от 6 августа) зашла речь о приезде президента в СССР, хотя положение на советско-германском фронте пока оставалось чрезвычайно тяжелым, и еще ничего не было известно о разгроме гитлеровских войск под
