Дети немилости - Олег Серёгин

Неле уснула, глядя на лик нарисованной Арсет, и во сне лик ожил: неизъяснимо прекрасная женщина стояла посреди неба, из чаши рук ее и с темных ее волос бежали ручьи. Сладкая влага поила пустыню, поднималась туманом и облаками, засыпала в ледяных шапках гор. Вставали зеленые леса, расцветали сады, рыбы играли в морях и озерах, звери приходили на водопой. Земля была полна жизни и песни.

Но почернело небо и стало огромной пастью.

Тогда Арсет превратилась в звезду, чьи лучи были крепче стали. И тысячи звезд вспыхнули с нею рядом, сливаясь в звездный доспех; и пасть не могла сомкнуться...

...Во сне у Неле слезы наворачивались на глаза: очень страшно было, и жалко было Арсет. Девушка не слышала шагов, да и редкое чуткое ухо услыхало бы их – мягкие поступи Младшей Дочери Акрит и Младшей Сестры Эмеллат, целительниц, привыкших к ночным обходам. Священницы переговаривались тихим шепотом. Теплое свечение ночника скользнуло по их фигурам туманным пятном; тени и свет играли в складках белых накидок, светлые глаза рескидди отражали и излучали сияние.

- Что с Ее Святейшеством? – спросила Эмеллат, главный врач госпиталя.

- Возвращается, - отвечала Акрит. – Пульс и дыхание почти пришли к обыкновению. Похоже, она уже слышит звуки.

- Вовремя, - сказала Эмеллат еще тише, чем прежде.

- Что думаешь ты, Младшая Сестра? – помолчав, спросила старуха.

В эту минуту сон Юцинеле перестал быть страшным. Ушли ужасные пространства земли и неба, скрылось видение звезды и пасти, и остался лишь покой, тихий сон среди белых занавесей в храмовом госпитале – в Рескидде, обители бессмертных легенд, самом древнем и великом из городов; и только Арсет по-прежнему была живой, а не нарисованной на стене. Она стояла рядом и смотрела на Неле. Глаза у нее были светло-сиреневые.

- Припоминаю святые строки, - печально улыбнувшись, Эмеллат склонила среброволосую голову. – Много ли толку сейчас от иных мыслей? Подождем Младшей Матери, потом будем решать.

Акрит согласно кивнула, и обе удалились, никого не потревожив. Напоследок Младшая Дочь кинула назад единственный взгляд, удостоверяясь, что подопечные ее спят тихо и никого не мучает боль. В приотворенное окно входил ветерок и покачивал занавеси; среди смутной полутьмы-полусвета реяли сновидения...

Юцинеле знать не знала, как это - «учить язык». Она могла разок переспросить, услыхав незнакомое слово, но грамматические конструкции (о существовании которых горянка и не догадывалась) укладывались в ее памяти так легко, что она даже не замечала этого. В горах только женщины, запертые в домах, говорили на единственном диалекте, а всякий мужчина знал три-четыре, так что Неле, воин, не видела в своем языковом даре ничего, достойного удивления.

Иное дело Данирут. Маленькая рескидди ахала и восхищалась, вгоняя Неле в краску.

- А я вот, - жаловалась Дани, - учу-учу, восемь лет учу, и все как корова на колеснице.

- Да зачем тебе языки? – смеялась Неле. – Что за язык тебе нужен? По всему свету говорят на риеске.

- А я хочу поехать в Уарру.

- И в Уарре говорят... – отвечала Неле, замирая от внезапного и странного волнения.

- Я хочу поехать на Восточные острова, в самую дальнюю Уарру, - горячо говорила Дани. – Там не говорят на риеске. Там у людей глаза вчетверо больше, чем у нас с тобой, там до сих пор живут демоны, золотые демоны Легендариума. В Рескидде одни сказки остались, а там – живут!

И Неле отводила глаза, и кусала губы, и не знала, воскрешать ли в душе давний ужас или вместе с Данирут представлять удивительные картины. «Может быть, есть какая-то другая Уарра, - думала она. – В одной танки и мертвецы, в другой добрые люди и чудеса».

В иное время они с Данирут не сошлись бы. Спокойная, прохладная по натуре Юцинеле тяготилась обществом нетерпеливой и шумной южанки. Острый ум четырнадцатилетней Данирут был развит превосходным образованием – невежество и суеверность Неле, поначалу забавлявшие рескидди, скоро стали ее сердить. Временная слепота заперла Данирут в больничной палате, и горянка стала для нее пусть не подругой, но милым сердцу развлечением. Дани многое знала, все, что знала, охотно рассказывала, а Неле жадно слушала, впитывая южную науку.

Объединяла их любовь к книгам – впрочем, разной природы. Юная рескидди жить не могла без чтения: она была точно озерцо, питаемое ручьем, пила книги как воду, и если чужие, искусно высказанные мысли переставали наполнять ее, Дани становилось плохо. Неле же нечасто прежде доводилось читать; все написанное, а тем паче напечатанное, она принимала за чистую правду и поражалась огромности мира. Обнаружив это, Дани забилась в судорогах от смеха, разорила постель, катаясь по ней, и потеряла подушку. Неле потом обиженно ворчала на нее, перестилая простыни. Но Данирут охотно помогала ей с незнакомыми словами риески, а горянка взамен читала ей вслух.

Когда с глаз Дани сняли повязку, Неле даже опечалилась немного: непривычной была мысль, что можно читать просто для себя. Да и не знала Неле, какую книгу спросить. Их, оказывается, были тысячи, и все разные.

- У-у-у, - мрачно сказала Данирут, с усилием моргая; глаза у нее были синие, как небо. – Читать-то мне все равно много нельзя сейчас. Тьфу ты, расстройство одно. Неле, а Неле? Давай залезем на крышу!

Горянка так и присела.

- Что? – изумленно сказала она. – Зачем?

- Утром, на рассвете, - преспокойно отвечала Дани, как будто Неле задала совсем другие вопросы. – Вечером священницы ходят, да и не видно ничего.

- Чего не видно? – хлопала глазами Неле.

- Звезду, - сказала Данирут. – Да ты ведь из Аллендора, ты и не знаешь. С той стороны окна госпиталя выходят на Великую площадь. Рядом собор, а чуть подальше – берег Джесай. На Великой площади люди в праздники собираются со всего Ожерелья, Младшая Мать читает проповедь. На площади выложена звезда Арсет, но она такая огромная, что увидеть ее можно только с высоты. Пойдем, посмотрим!

Неле сидела, открыв рот. Поглядев на нее, рескидди обидно засмеялась и пожала плечами, сообщив, что в таком случае полезет одна. Неле затревожилась за нее и ее глаза, и хотя сама не вполне еще оправилась от последствий лихорадки, решила, что лучше будет последить за отчаянной Дани.

И, проснувшись ни свет ни заря, в самом деле они выбрались на крышу госпиталя по лесенке, поднимавшейся с прогулочной галереи. Выпрямившись, Неле почувствовала, что переоценила свои силы – голова у нее закружилась от напряжения, конечности ослабли. «Стоило бы мне еще полежать!» - подумала она, сердясь на свою глупость и буйный нрав Данирут.

- Надо двигаться! – со знанием дела сказала рескидди. – А то закиснешь. Погляди, красота какая!