Джентльмены-мошенники (без иллюстраций) - Эрнест Хорнунг

Мэйпс приохотился перекладывать на западные ноты затейливые песнопения некоторых восточных племен, которые он слышал в своих путешествиях. Когда-то не было такого места на земле, куда он не сунул бы нос, невзирая на любую опасность. Все, что у него осталось с тех давних времен, – память об удивительных песнопениях, значение которых затерялось во тьме веков. Говорили, что старик перекладывает их на ноты без устали. Судя по всему, он только что протрудился над ними несколько часов – немыслимые такты, начертанные дрожащей рукой, досыхали на бюваре. Годаль взял один лист и проиграл мотив в голове. Впрочем, его привел сюда не интерес к экзотическим мелодиям. Он искал нечто другое, но был готов воспользоваться и безобидным с виду увлечением старика, если увлечение это могло послужить его целям.

Скрип отодвигаемого стула вернул Годаля в настоящее. Он скользнул за бархатную штору и притаился. Ожидание обещало быть долгим, но оно того стоило.

Вошел Уэллингтон Мэйпс, за ним слуга, на ходу зажигая свет. Окна библиотеки были так плотно завешены шторами, что даже яркий свет люстры не пробивался наружу. Слуга немедленно ретировался. Старик вынул из кармана ключ и запер дверь. Он хотел побыть один. Годаль заволновался. Весь успех его предприятия зависел от следующего поступка Мэйпса. Если он просто уснет чутким сном восьмидесятилетнего богатыря, этого будет мало. Старика необходимо как следует одурманить.

Мэйпс уселся в кресло и некоторое время бесстрастно смотрел прямо перед собой. Наконец он поднял со стола медный поднос и осторожно поставил его на пол рядом с креслом. Затем взял лежавшую рядом связку ключей, положил руку с ключами так, чтобы они висели над подносом, и откинул голову.

Так значит, все правда! Уэллингтон Мэйпс и сейчас не бросил своей привычки. Еще в юности он разложил науку сна на составляющие. Забыться настолько, чтобы уронить ключи на поднос, и тут же проснуться от их грохота – вот и весь сон, которого ему хватало на долгие часы трудов. Этому фокусу он научился у одного знаменитого врача и практиковал его так же ревностно, как и великий доктор.

Старик дышал все ровнее и ровнее. Неслышными шагами Годаль прокрался в центр комнаты, не сводя глаз с ключей. Внезапно пальцы старика обмякли, и связка упала, но грохота не последовало – ключи перехватила мягкая рука вора. Годаль с улыбкой выпрямился и посмотрел на связку у себя в руках. Старик был его пленником – по крайней мере на время.

Годаль тихонько опустился перед спящим на колени и осторожно прикоснулся к его пергаментной шее большим и указательным пальцем. Мягко, как струей воды, он пережал пульсирующую сонную артерию. Теперь сознание не вернется, пока кровь не восстановит свой нормальный ход. Такому приему Годаль научился на Яве, где им пользуются очень многие. Но этим изобретением древних яванцев он не удовольствовался. Свободной рукой Годаль достал из кармана жгут мягкой резины и спокойно, будто оперируя пациента под эфиром, надел его Мэйпсу на шею, подтянул, подсунул на место своих пальцев две мягкие резиновые палочки – и отступил, любуясь работой. Теперь – за дело.

Во-первых, бюро. Шанс был невелик, но не проходить же мимо! Замок открылся с громким щелчком – Годаль замер и прислушался. К счастью, Уэллингтон Мэйпс проводил вечера за запертыми дверьми, вдали от глаз даже самых доверенных слуг. Внутри в беспорядке лежали письма и заметки, в основном о делах, ведущихся за наличные, поступающие со всех концов света. Но Годаль искал не деньги. Его внимание привлекло одно письмо. Он поднес конверт к свету и заметил, что письмо уже кто-то вскрыл и снова запечатал. Но кто? Точно не Уэллингтон Мэйпс – тот просто надорвал конверт сверху. Годаль осмотрел второй конверт, третий – каждое письмо, полученное этим вековечным стариком, кто-то вскрывал. Заинтересовавшись, Годаль вытащил содержимое из конверта. Оборванный лист бумаги, почти целый. Какой-то никчемный график с очередными акциями – азартные биржевые игроки составляют графики, совсем как синоптики в погодных бюро. Ничего такого, что оправдало бы хлопоты по перехвату почты.

Годаль – мастер шифров – изучил слова, порядок букв… Удостоверившись, что никакого тайного послания в них не содержится, он оторвался от этого занятия и перевернул письмо. Сверху виднелось тиснение – “Уэллингтон Мэйпс”. И эту бумагу старик использовал для своей диковинной музыки. С дюжину нотных строчек было покрыто закорючками нот. Годаль пробежался по ним глазами – какофония, ни ритма, ни мелодии. Второе письмо было на таком же листе, только целом и без музыкальных отрывков. Третье и четвертое тоже. На некоторых листах попадались отрывки странных мелодий, вроде тех, что сохли на столе, прямо перед тяжело дышащим хозяином дома. Каждое из посланий начиналось с R. Судя по всему, бережливый корреспондент использовал для писем черновики Уэллингтона Мэйпса.

Засунув несколько писем в карман, чтобы хорошенько исследовать на досуге, Годаль отложил остальные и продолжил обыск.

На сейфе был сложный замок, но ловкие пальцы взломщика слышали щелчки механизма и легко справились с комбинацией. Было что-то фантастическое в той неустрашимости, с которой работал Годаль всего в двух шагах от спящего хозяина дома. Время от времени он замирал и прислушивался, но ничто не предрекало опасности. В сейфе обнаружилась всякая ерунда: деньги, бумаги, шкатулка иностранных монет, несколько резных безделушек грубой работы и украшений из золота, серебра и драгоценных камней – каждое, несомненно, со своей долгой кровавой историей. Годаль на них и не посмотрел. Он продолжал обыскивать комнату – каждый закуток, каждую щелочку, – но напрасно.

Наконец он с чрезвычайной осторожностью пробежался беглыми пальцами по карманам беспамятной жертвы. Пояса на Мэйпсе не было. Может, на шее? Да! Под рубашкой на шнурке висел кошелек. Дрогнувшей рукой Годаль развязал шнурок и запустил пальцы внутрь. Нашел!

Это было кольцо, целиком вырезанное из циркона, рассчитанное на мужской большой палец. На камне было вырезано несколько крошечных символов на языке, мертвом вот уже две тысячи лет. Из кармана Годаль достал другой камень такого же цвета и размера. На ощупь они были абсолютно одинаковые, но даже мастерство Годаля не позволяло в точности повторить символы оригинала. Положив подделку в кошелек, он вернул шнурок на место. Если повезет, Мэйпс обнаружит подмену только через несколько месяцев, а может, и никогда. Но все же копия ничего не стоила, тогда как оригинал, который перекочевал в просторный футляр от часов, был талисманом, знаком королевской власти, ключом от всех дверей; само обладание им в незапамятные времена даровало владельцу неограниченный доступ в самые заветные тайники древней империи. Сегодня это был всего лишь сувенир, безделица, но для Годаля он стоил всех опасностей этой ночи – еще отнюдь не миновавших. Мэйпс прикарманил его в сокровищнице одного языческого принца, которого ему однажды довелось убить. Пожалуй, лучше будет, если наследники и назначенцы этого принца не узнают, что чудесный камень сменил владельца.

Несмотря на все сложности, дело того стоило – по крайней мере для того, кто крал во имя искусства. “Когда-нибудь, – думал Годаль, – надо будет передать его в Британский музей, пусть он там затеряется среди прочих невиданных камней и символов”. Лишь Годаль и Британский музей знали цену этому камню – ну и Уэллингтон Мэйпс, который носил его в кошеле на шее, не снимая ни днем ни ночью.

Годаль осторожно поправил голову старика на подушках, а также костюм и позу. Пока все шло хорошо. Оставалось только ускользнуть – и одновременно пробудить жертву к жизни.

– В обмен на побрякушку я дарю вам полчаса времени, – кивнул он спящей фигуре. – В вашем возрасте стоило бы ценить время превыше рубинов.

Блаженно улыбаясь, он подошел к часам и перевел их на полчаса назад. Затем повторил операцию с карманными часами Мэйпса. Встав рядом с креслом, Годаль измерил расстояние до шторы, за которой недавно прятался. Потребуется известная ловкость – именно это Годаль больше всего и любил в своей работе. Прижав пальцы к сонной артерии, он удалил резиновый жгут. Одним движением он швырнул ключи на поднос и прыгнул за штору. Мэйпс вздрогнул, проснулся и по привычке потянулся к подносу за ключами. Некоторое время он сидел неподвижно, приходя в себя, затем придвинул кресло к столу и вернулся к своим вечным трудам.

Была полночь, когда путь для отступления освободился и Годаль выбрался из дома. Он прижался к решетке забора в тени разросшегося кустарника. Человеку в его наряде, да еще и с таким чумазым лицом, в это время суток лучше не попадаться никому на глаза. Он терпеливо прождал у ворот целых полчаса, затем наконец выпрямился и поспешил прочь по заброшенной улице.