Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Как идут твои соображения насчет поездки в Филоново? Думай об этом заблаговременно. Хорошо, если в апреле ты могла бы выехать. Конечно, если Генюше останется каких-либо две недели, то можно и подождать. Ему я так и не собрался пока написать.

Все генералы, оказывается, щеголяют в штанах с лампасами, кроме твоего скромного мужа, и носят металл[ические] погоны… Такие и у меня есть, но пока еще я их не надевал. Сажусь за работу. Прости, голубка, что спешу и не настраиваюсь на более приличный тон. Дай твою морденку и глазки, а также наших малых, я вас всех расцелую, обниму и благословлю.

Моя драгоценная женушка!

Не писал тебе целую вечность… или мне это показалось. От тебя тоже нет писем 3–4 дня. Вчера получил открытку от 7.III, в которой ты говоришь, что все нет от меня писем… строк не много, но тон печальный. Где другие твои письма, неужели их цензура задержала или даже кассировала! У меня эти три дня очень много работы, с завтра – будет легче. Имели интересное дело, и сегодня 4–5 часов мне пришлось опрашивать целую ораву пленных. Понабрали их мы пропасть, 2 пулемета, бомбомет, прожектор… У меня теперь два помощника (офицеры Генер[ального] штаба), и мы опросом занимались все трое. […]

У нас благодатные дни, пришла весна, и траву прет изо всех углов. В свободные минутки я спешу погулять, а когда позавчера поехал к «Каменским»[20] на позицию, то не торопился и наслаждался вволю. На обратном пути надо мною протянули четыре стаи лебедей, плавно качаясь углом и подавая друг другу слова поддержки и пояснения. Со мною был Осип, одетый в свой пунцовый бешмет. Он дал мне бинокль и держал мою лошадь, а я смотрел на журавлей[21] и любовался их ходом. И думал я, что летят они на север, где живет моя женушка, что с каждым днем они будут к ней ближе… думал я и мысленно с журавлями слал привет своему милому гнезду. У каменцев я встретил теплый привет, обошел все окопы и в одной халупе напился чаю. Остались Тушин, Фофанов (полковники), Канецкий и Базанов (под[полко]вники), Нельговский (имеет все награды плюс Георгия), Хмелевский (капитаны), Шелепин, Шиманский, Хохлов и Новицкий. Мы много вспомянули и поболтали. «Выдающихся» нет: они или ранены (в лучшем случае), или в тылу, или в плену. Остались и делают великое дело те, которые в мирное время были только терпимы, были «дурачками», удовлетворительные. Картина разительная, и к тем, которые меня окружили, я проникся самым теплым порывом благодарности. Я смотрел на них, вспомнил многих, подобных им, и в душе моей звенела ода в честь глупеньких и пьяненьких… я вспомнил Мармеладова, и мне многое стало казаться иным в этой сцене, чем казалось раньше. Сейчас узнал эпизод: офицер идет с ротой в атаку и залегает перед проволокой противника; часть отошла назад, а офицер с горстью людей оказался в таком месте, что ему никак нельзя было уползти назад. Люди обречены почти на верную смерть. Тогда денщик офицера ползет из своих окопов по направлению к барину (под градом пуль, конечно) и все кричит его имя; тот, наконец, слышит и пользуясь уже испробованной денщиком дорогой отползает благополучно назад, а за ним и остальные люди. Н[ачальник] д[ивизии] [М. В. Ханжин] читает мне этот случай, и мы с ним оба приходим в восторг от картины и этого подвига, и этой чистой преданности… Н[ачальник] д[ивизии] приказывает: представить его к Георгию. Ты скажи эту тему какому-нибудь художнику: вдали под проволокой группа людей, над ними разрывы, и к ним ползущий одинокий человек.

Пора, детка, ложиться мне спать. Жду твоих более веселых писем и вообще писем, моя родная рыбка. Теперь весна, ты поправляешься, и все идет так, что быть грустной тебе и некогда, и не следует. На севере у нас крупная удача, мы нет-нет, да и тоже подбавляем перцу… какая же тут грусть или тоскливое сердце. Давай мордочку и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Прикажи сынам писать, хотя бы по одной строчке. А.

До сих пор нет ни Гали, ни Ужка. Что они были задержаны, с одной стороны и хорошо, так как теперь просохло и мальчишке Галиному будет легче бежать. Вчера возвратился из Москвы писарь, был у Каи, отвез мою открытку и теперь привез три коробки со сластями. «А письмо?» – «Велели кланяться и сказать, что живы и здоровы». Не свинья, как ты полагаешь? Так занята, что черкнуть некогда. Буду писать с другим писарем, намылю им голову. Погода у нас сейчас божественная, сейчас иду с Осипом наблюдать за горизонтом. Писем от тебя нет. Давай глазки и малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя женушка!

У нас сейчас волшебный день, тепло, солнце светит, и спешит расти трава. После обеда я ходил с Осипом гулять версты за две, причем свою прогулку я стараюсь соединить с работой, беря постоянно с собою бинокль. Мы с Осипом говорим и вспоминаем без конца. Сейчас мы очень огорчены, не получая до сих пор Гали с Ужком, оба мы по ним соскучились… он, вероятно, по Герою больше. Раньше мы мирились с опозданием, так как была большая грязь и наш молодой кавалер мог бы притомиться, но теперь, когда дороги почти подсохли, нам нечем успокоить свое нетерпение.

Меня мой сожитель [Ханжин] снимает очень часто, но выхожу я у него не совсем ладно… в последний раз все хорошо: и поза, и выражение лица, и даже некое благородство в осанке, но… белое пятнышко на носу; и всему конец. Сейчас это подсыхает и если будет готово, то вложу… нет, после. Ты, женушка, пишешь, что пока не получишь от меня письмо, будешь писать только открытки. Я и так, вот уже неделя, ничего кроме открыток (две числом) от тебя и не получаю. Причем же я? Наказывай почту, цензуру… кого там еще хочешь, но не твоего супруга. Это называется бить не по коню, а по оглобле. Не по правильному ты пути пошла, женушка!!!.. вот что. Очень рад, что Генюша получил по Зак[ону] Б[ожьему] 5, а по арифметике – 4. Думаю, что дело поправится и мальчик перейдет без всяких переэкзаменовок. Это было бы для него очень хорошо: за 3–4 месяца он нагулял бы на свободе много здоровья и даже жиру.

Твоя догадка очень вероятна, и мой Георгий может дойти до Петрограда; к выгоде или невыгоде – покажет будущее. Посылаю тебе три карточки: я, сидящий в столовой, бригадный (мой товарищ, тоже принимающий штаб див[изии]) с сестрой милосердия и мои сослуживцы (слева направо): прикомандированный к штабу подп[олковник] Шляхов, пор[учик] Савченко (по стр., адъютант), Бутков [Будков] (артиллерист, обер-офицер для поручений) и Бранкевич (офицер для связи). Они сняты перед входом в нашу столовую. Наконец, еще окутанный снегом наш домик, где мы помещаемся. Теперь он имеет иной вид, обнажившись от зимнего покрова… пока прерываю, иду заниматься.