То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Герасим Дементьевич, а в чем правда есть и где она? – спрашиваю я.
– А вот в этом самом месте, – отвечает Герасим. – Вот тута. В радости, в воде этой, в душе человеческой. Вот она, тута. Верой здесь кто-то крест ставил, благодарил, значит, что ему отраду воду эту испить в жисти пришлось. И назвал он Ключ-Свят. Так, значит, от души это вышло. В душе, в совести правда заложена, и в ключе воды она дадена.
Что-то было русское в словах Герасима. Какая-то печаль и мир…
А кукушка куковала, сколько кому жить осталось на нашей тайной земле.
В жару
– Ну и жара! – говорит мне, сидя на крыльце дома моего в деревне, Василий, приятель мой, слуга и рыболов. Около него лежит на блюде вычищенная рыба, большие караси.
– Это где ж ты, Василий, карасей поймал таких? Огромные, я таких и не видал.
– Вершу вчера ставил вот тута, у леса, в зарости. Там болотина, ямы глубокие. В полую воду весной туда река заходит, вот там эдакие и живут караси. Это што? Здоровы! Жарево-то в сметане хорошее будет. Василь Сергеич увидит, разгорится ловить, а там-то и не закинешь удила. Трава-а, тина. Как и живут там?.. Прямо чертово болото. А вот, любят. Всяк свое любит.
– Молодчина ты, Василий. Вот спасибо. А ты-то как поймал?
– Так… Иду это я вчера там и гляжу на эти самые прудочки у леса. Топь, ольшина, солнце через листву на воду падает… И вижу: они от жары-то наверху и стоят, рты открывши, дышут… Эко, думаю, рыбины какие… Чего это, не поймешь сразу. Я вечор взял вершу, набил туда хлеба, да конопляным маслом полил. Ну и бросил туда… А утром ныне тащу – полна верша… Вот жду, тетенька Афросинья придет, пожарит. Гостям вашим удовольствие. Ведь они скусные. Эдаких-то карасей я сам в первый раз вижу – здоровы!
– Вот ведь какое место здесь. Я его на охоте, когда ходил, нашел. Вот и поселился.
– Чего ж еще – рай место… На людёв не угодишь. Понятия нет, что в раю живут, – сказал как-то озабоченно Василий. – Дураки, потому.
– Кто дураки-то? – спросил я, удивившись.
– Кто? Да все дураки.
– Как все дураки? И я?
– Да ведь вы-то – Ваня. – И Василий, как-то шипя, засмеялся.
– Что ты, Василий? Какой Ваня?
– Да ведь это что… я так… У нас эдаких-то, как вы, Ваней зовут. Вас ведь каждый объегорит, как хочет. Вас знают, картины пишете, деньги не держите… туды-сюды… вот и живете тута. Вас не трогают, а то бы… Живете-то в глуши. Что это? Пустыня. Не запираетесь… Вас не трогают.
– Что ты говоришь, Василий? Я что-то не пойму. И приятели мои тоже дураки, значит.
– Чего приятели? Языком только чешут. Сегодня одно, завтра наоборот. Из одной печи, да не одни речи…
– Ну, Василий, что-то ты сегодня с левой ноги встал.
– И жара нынче будет… Сейчас пять часов утра, а поглядите, солнце-то в тумане, красное… Купаться пойти.
– Пойдем, – говорю я.
За садом моим, который, в сущности, был куском леса, мы спустились к воде. На реке летел розовый легкий туман, освещенный солнцем. Ольховые кусты, зеленая осока блестели в утреннем солнце, отражаясь, как в зеркале, в тихой воде реки. Зеленые стрекозы летали над водой. Желтые купавки блестели, освещаясь солнцем, на синем фоне глубокого неба, опрокинутого в реку. Вода теплая, пахнет болотом, сеном, влетом, какими-то особыми духами несказанной нежности лета.
– Хорошо здесь, – говорю я Василию. – Вода-то до чего чиста.
– Чего ж, рай, – отвечает Василий. – Так ведь нешто это понимают? Нет. Настоящего-то в голове у людёв нету. Им ведь этого не надо. Деньги – вот… плутни, нажива.
– Ну что ты!
– Верно, – говорит Василий. – Они ведь не рады Божьему миру. Им мало. Подавай это, чтобы смотреть… распоряжаться тем и этим… кого бы гнуть, бить, ругать. Вот это им радость. И всё ведь это будто для людёв работают. Хитростью живут. Тьфу!.. – И Василий плюнул, стоя в воде, около себя.
Потом вышел из воды на берег, искупался, не вытираясь, и надевал рваные ситцевые штаны. Мокрые волосы упали на лицо, и его темные глаза как-то смотрели вбок.
– Хитрят. Дураки. Опасаются, копят… А ведь всё отымут, обязательно отымут.
– Кто же отнимет?
– Как кто? Люди же! Погодите, что будет!..
– А ты откуда же знаешь, что будет? Загадки говоришь.
– Вы-то не знаете, – сказал Василий, – вам не скажут. А мы-то знаем…
Одевшись, я сидел на берегу и смотрел на Василия. Он подошел к лодке, сказал:
– Надо лодку всю в воду опустить, а то течь даст. Жарко!
Он опрокинул борты лодки в воду. Вода медленно вливалась и залила лодку до краев.
– Вот, теперь разбухнет – хорошо…
Я смотрел на Василия, на лодку. Лень, истома. Так хорошо после купания. Кругом тишина, иволга свистит в саду. Собака моя Феб приплыла с той стороны реки, вылезла и отряхнулась, подбежала ко мне и остановилась, мордой к самому лицу. Потом подошла к Василию, повиляла хвостом. Василий погладил Феба.
– Василий, что же это ты говоришь? Значит, грабеж будет.
– Обязательно, – ответил лениво Василий, раскуривая остаток папиросы.
– Значит, и мой кусочек земли, и дом возьмут у меня?
– Возьмут, всё возьмут…
– Кому нужно? Здесь всего три десятины. Песок, сосны, ели… малины немножко, я сам сажал. Ты посмотри, кругом тут сколько лесу, земли? Конца-краю нет. Что ж, это у меня – пустяки! Кому нужно? Ведь это я так живу в глуши, а другие не станут. Скажут – ску-учно… Пустяки…
– Мало что… – отвечает Василий, глядя в небо. – Всё будут брать. Нужно – не нужно, а отымать будут. Ишь, глядите, что́ уток-то летит, во-о-на!..
Утки, вытянув шеи, как палки, пронеслись стаей над нами, – крылья вниз, – и ровно опускались вдали на реку.
– Надо Павлу Лесандрычу сказать… Из кустов-то зайдут, стрельнет уток.
– Пойдем.
Поднялись по круче, пошли к дому. Розовой дремой покрыт бугорок. Мелкие березки. Жарко. Хочется пить…
– А откуда ты все знаешь, что будет? – спросил я Василия.
– Да ведь у нас-то все говорят. На Хитровке говорят, на станции, все рабочие говорят… Вам где ж знать?.. Вам-то ничего не будет. Это вот богатым… Богатых-то никто не любит.
– А как же, сам говоришь, у меня этот мой дом отнимут?
– Обязательно, – ответил Василий.
