Волшебники - Лев Гроссман

Странствующий Зверь уходил все дальше на запад, через Складчатые холмы, через перевал в почти неприступных горах. Этих мест Квентин не узнавал и не помнил, чтобы о них говорилось в книгах, но имена горным пикам давать не трудился. Спустившись с белоснежного мелового утеса на черный вулканический пляж, он оказался на берегу незнакомого моря. Олень, видя, что погоня не отстает, прыгнул в волны и поскакал по ним, как по кочкам. Он тряс головой и отфыркивался, выдувая из ноздрей пену.

Квентин вздохнул, продал кобылу и нанял корабль.

Ходкий шлюп назывался, как ни смешно, «Скайуокер».[49] Команда его состояла из трех молчаливых братьев и крепкой загорелой сестры, оснастка — из двух дюжин латинских парусов, требующих пристального внимания. К частично деревянному Квентину моряки относились почтительно. Две недели спустя они зашли на тропический архипелаг с манговыми болотами и овечьими пастбищами, набрали пресной воды и двинулись дальше.

Им встретился остров, населенный злыми жирафами, и плавучее чудовище, предлагавшее лишний год жизни в обмен на палец (женщина согласилась на сделку и отдала целых три). Винтовая деревянная лестница уходила глубоко в океан, молодая девушка дрейфовала на книге величиной с маленький остров и что-то непрерывно писала в ней. Ни одно из этих чудес не вызвало у Квентина ни малейшего интереса.

Через пять недель в море они причалили к обугленной черной скале. Дальше команда под угрозой бунта плыть отказалась. Квентин испепелил их взглядом, припугнул своей магической силой и впятеро увеличил плату. Путешествие возобновилось.

Легко быть храбрым, когда ты готов скорей умереть, чем сдаться. Усталость не берет того, кому не страшны страдания. Квентин, никогда раньше не ходивший на больших парусниках, похудел, загорел и просолился не хуже своих матросов. Всходило огромное солнце, горячие волны плескали в борт. Все было насыщено электричеством, над самыми обычными предметами светились короны. Низкие, пылающие, сферические звезды говорили о непознанных тайнах. Золотой свет, идущий непонятно откуда, пронизывал все насквозь. Олень бежал впереди.

И вот на горизонте возник континент, скованный зимней стужей. Еловый лес, доходивший до самого моря, мочил корни в соленой воде. Легко одетые матросы, дрожа, отдали якорь. Квентин приказал ждать его неделю, а если он не вернется, уходить без него. Отдав им все свое золото, он расцеловал сестру с поубавившимися пальцами, сел в челнок и стал грести к берегу. С луком за спиной он углубился в заснеженный лес. Хорошо было снова побыть одному.

Странствующий Зверь показался на третью ночь. Квентин, разбивший лагерь на невысоком утесе у чистого родникового пруда, увидел его на рассвете. Олень лакал воду, колебля свое отражение. Квентин стал на одно колено, натянул лук, достал стрелу из колчана. Целя сверху, да еще при полном безветрии, он едва ли мог промахнуться. Я делаю то, что не удалось даже Четуинам, Хелен и Руперту, подумал он в момент выстрела — но ожидаемой радости не ощутил. Стрела пронзила оленю мясистую ляжку.

Хорошо еще, что артерию не задел, поморщился Квентин. Олень, не пытаясь бежать, присел, как кот, на задние ноги. Из этого Квентин вывел, что со Странствующим Зверем хотя бы раз в сто лет случается нечто подобное — налог на вечную жизнь, так сказать. Кровь в предрассветных сумерках казалась черной.

Без страха глядя на идущего к нему Квентина, олень зажал стрелу зубами, выдернул и плевком отправил охотнику под ноги.

— Больно, однако, — деловым тоном заметил он.

— Дальше что, — просипел после трехдневного молчания Квентин.

— Желания, натурально. Три штуки.

— Верни руки моему другу Пенни.

Олень устремил вдаль задумчивый взгляд.

— Извини, не могу. Он либо умер, либо отсутствует в этом мире.

Край солнца показался над верхушками елей. Квентин глубоко вдохнул свежий смолистый воздух.

— Элис. Она превратилась в бесплотный дух, в ниффина. Верни ее мне.

— Опять-таки не могу.

— Как так? Это мое желание.

— Правила придумал не я. — Олень слизнул кровь из раны. — Не нравится, иди подстрели другого оленя.

— Тогда поменяй эти правила.

Олень закатил глаза.

— Нет. Эти три желания засчитываются как первое — перейдем ко второму.

Квентин вздохнул. Он в общем-то особо и не надеялся.

— Заплати команде моего корабля. Вдвое против обещанного.

— Есть, — ответил олень.

— Это будет в десять раз больше договоренного, поскольку я уже поднял ставку.

— Есть, говорю. Давай третье.

Когда-то Квентин твердо знал, чего он попросит: перенести его в Филлори и оставить там навсегда. Но это было давно.

— Отправь меня домой, — сказал он.

Олень закрыл круглые карие глаза, открыл снова, наставил рога на Квентина.

— Есть.

Уточнить надо было. Странствующий Зверь, в принципе, мог отправить его и в Бруклин, и в Честертон, где жили родители, и в Брекбиллс — даже на ферму. Но олень подошел к делу буквально и поставил Квентина перед его последним жильем в Трибека.[50] Его внезапной материализации на тротуаре никто не засек. Было, похоже, начало лета. Квентин, не в силах смотреть на их с Элис дом, быстро зашагал прочь. Лук и стрелы он сунул в мусорный бак.

Большое количество таких же, как он, людей явилось для него шоком. Нечистая кожа, гадкие физиономии, выпендрюшные прикиды — он, кажется, поднабрался от кентавров снобизма. Смесь запахов, органических и неорганических, грубо вторгалась в нос. Купленная на углу газета уведомила его, что он отсутствовал на Земле чуть больше двух лет.

Надо бы родителям позвонить. Фогг их как-то успокоил, скорее всего, но все же. Он едва не улыбнулся при мысли о предстоящей встрече. Что-то они скажут о его волосах? Ладно, это потом. Он шел, акклиматизируясь на ходу. Чары для взятия денег из банкомата для него теперь были детской игрой. Он подстригся, побрился, поменял шитый кентаврами средневековый костюм на более современный. Съел стейк, погибая от наслаждения, и в три часа оказался в Чайнатауне, в длинном темном подвальном баре, куда ходил с физиками. Он сидел и пил «московского мула», водку с имбирным пивом.

Алкоголь после долгого перерыва оказывал опасное действие на его мозг. Лед таял, грозя выпустить наружу горе и чувство вины. Квентин, не сопротивляясь, отдался чистой, глубокой, пьянящей грусти. К пяти бар стал наполняться, в шесть народ двинул с работы, и у стойки началась толкотня. Дневной свет на лестнице, ведущей в подвал, стал мягким, вечерним. На пути к выходу Квентин заметил в одной из кабинок хорошенькую блондинку. Она целовалась с парнем, похожим на лицо фирмы мужского белья. Его Квентин видел впервые, но девушка определенно была Анаис.