Запрещенные друг другу (СИ) - Александер Арина

Глеб только хмыкнул, и не успела Юля выставить вперед ладонь, как привлек её к себе, прижимая к напряженному торсу. Всё смешалось в нем: и вожделение, и раздражение, а ещё… разрушающая, неподдающаяся контролю ревность. И не ждал от неё участия, но блдь, сохранить былое равнодушие было выше его сил.

— Я знаю, что ты была у него, — прогрохотал над её ухом, едва сдерживаясь, чтобы не впиться в чувственные губы голодным поцелуем. — Даже не вздумай отрицать.

Юля прикусила щеку, прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам: к Сашкиному громкому визгу, недовольному ворчанию Марины, задорному тявканью Бакса. Это её жизнь, привычная среда, знакомая обстановка, так почему всё воспринималось иначе? Будто чужое, далекое.

Единственным, кто сдерживал порывистость, запрещал сорваться в пропасть и пойти на зов сердца — был её сын. А вернее, их совместное будущее. Нельзя сейчас грубить. Нельзя проявлять раздражение. Она должна выглядеть разбитой и подавленной. Но никак не окрыленной и полной сил на борьбу.

— Мы расстались, — соврала, и глазам не моргнув, хотя на языке разлился железистый привкус крови. — Пойми, я не могла не пойти. Он… он бы всё равно не успокоился, мне нужно было поставить точку.

— Я знаю, Юляш, — усмехнулся криво Глеб и вдруг перешел на зловещий шепот, впившись пальцами в её подбородок: — Знаю… Думаешь, я не понял, что ты сразу рванешь к нему? Понял. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты настолько хреновая актриса, насколько и паршивая мать.

Юля попыталась сбросить с лица его пальцы, но он отбил её руки, ударив по ним ладонью.

— Руки убрал! — зашипела сквозь слёзы. Дышала медленно, стараясь не показывать, как ей плохо.

— Даже не вздумай играть со мной. Блдь, аж смотреть противно, — намекнул на её состояние, теряя над собой контроль. — Хоть бы умылась, прежде чем возвращаться. А вообще… — рванул её за собой, направляясь к лестнице, — не мешало бы и проучить тебя для наглядности. Жена ты мне в конце концов или кто?

Юля едва успевала переставлять ноги, спеша за ним на второй этаж. Неудачные попытки отбиться от агрессивных движений тут же пресекались на корню если не умелым блоком, то болезненным захватом.

Сначала промелькнула мысль, что Глеб надумал запугать её, решив применить физическую силу как в прошлый раз, да не тут-то было. Никто и не думал останавливаться на спальне. Её дергали, шарпали, заламывали руки, рвали платье, пытаясь содрать его с плеч, срывали бюстгальтер — и это лишь с одной целью — наглядно продемонстрировать, кто действительно имеет над ней власть. Кому она действительно принадлежит, не смотря на испачканное чужим семенем белье.

Её затолкали в ванную, предусмотрительно закрыв рот ладонью, а когда на её голову обрушились потоки ледяного душа, грубо толкнули к стене, не позабыв закрыть за собой дверь.

Головокружение, одолевающее её ещё с садика, куда-то исчезло, уступив место пробирающему до мозга костей холоду.

— Ты ведь бросила его… Бросила? — докапывался до истины Глеб, прижимая её безвольно-повисшее тело к себе. Его тоже хлестали ледяные потоки, но он стойко продолжал удерживать её на весу, обхватив под грудью жесткой хваткой.

— Ты же сама сказала, что всё. Конец.

Сказала… Всё сама… Во всем виновата только я одна.

— Правильно, что бросила. Ты же у меня послушная? — измывался над её слабостью, продолжая глушить рвущиеся с надрывом стоны. — Я же по судам его затаскаю, Юль, — шептал зловеще, вдавливая её оголенную грудь в мокрый кафель. — Посажу, уничтожу… На всё пойду, но жить среди нас он не будет. Не связывайся с ним, Юляш… Не связывайся… Он уже в полном дерьме. Вбей эту простую истину в свою тупорылую головку, потому что так и будет. Никто не отдаст ребёнка гулящей безработной матери, которая таскается с неадекватным, неуравновешенным еб*р*м. Никто, понимаешь?

Юля согласно кивнула, надеясь, что на этом всё. Хлынувшие из глаз слёзы смешивались с водой и стекали по подбородку на бурно вздымающуюся от ужаса грудь. Раздирающий глотку вой рвался наружу надсадным хрипом. Почему он не отпускает? Разве она не согласилась с его доводами? Не признала их правоту?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я не слышу? — Глеб перестал зажимать её рот, позволяя с надрывом закачать в легкие полноценную порцию воздуха.

— Понимаю, — прохрипела, попытавшись повернуться к нему лицом, однако на её плечи тут же надавили, вынуждая остаться в прежнем положении.

— Если понимаешь, тогда выбирай, — уткнулись ей в задницу эрегированным членом, отчего её начал сотрясать тремор.

— Что именно? — переспросила дрожащим голосом, разрывая в хлам внутреннюю часть щеки. Чтобы она сейчас не сделала, чтобы не сказала и как бы ни вырывалась — её всё равно не отпустят. Чувствовала на себе усилившуюся хватку, слышала у виска потяжелевшее, учащенное дыхание и понимала затуманенным сознанием, что это всё. Её снова ставили перед выбором.

Только не лезть на рожон. Только не провоцировать. Спокойно… Всё хорошо. Ничего он мне не сделает. Они не одни. Есть Саша… Марина…

— Ну что ты как маленькая, Юляш, — рассмеялся Глеб с подозрительной мягкостью, вжикнув на джинсах молнией. — Давно тебя не трахал. Но и от минета не откажусь. Ты ведь выбрала меня. Признала свою ошибку, попросила прощения. Я пошел навстречу. Потому что люблю. Потому что хочу вернуть всё, как было раньше. Я не собираюсь стирать ладони, имея под боком супругу.

— Сейчас?.. — обмерла, даже прекратив дышать. В груди болезненно защемило. Это ловушка. Капкан. Из которого не выбраться неповрежденной. По-любому будут отметины. Если не телесные, зрительные, то внутренние. Те, что не будут видны постороннему взгляду.

— Конечно, ты, Юляш, — звонко шлёпнул её по заднице и, приспустив с неё мокрое белье, протиснулся между плотно сжатых ног, скользя между складочек пульсирующей головкой. — А кто же ещё? Ты — моя жена, я — твой муж. Всё естественно. Как и должно быть. Любое примирение должно сопровождаться сексом. Мы ведь помирились?

Помирились, а как же…

Говорят, выбор есть всегда.

Так и есть.

Первый раз она выбрала сына. Второй… не только его. И не так уж это и страшно. Просто нужно закусить до крови губу, сильно-сильно зажмуриться и принять в себя то, что вызывало внутри болезненное трение.

Врут, когда говорят, что с водой легче. Что не так больно.

Врут…

Больно. По-разному и в любой позе больно. Когда ты не готова к этому ни морально, ни физически — по-другому никак. Только через боль.

Но правда в том, что никто не брал её силой, никто не насиловал и не принуждал. Её всего лишь поставили перед выбором, отказаться от которого было подобно смерти. Не её. Чужой.

Так лучше пускай умрет она. Всё равно никто не узнает. Это её право. Её ошибки. Её слёзы.

Ведь любовь это не только эйфория, бурные оргазмы, слияние двух сердец и прочая сентиментальная хрень. Нет. Любовь — это когда в разы сильнее и больнее. Когда агония внутри. Когда от опустившейся на глаза темноты ничего не видно. Когда все мысли только о нем не смотря ни на что. Когда кричишь без крика и шепчешь без звука. Когда и дышать больно, и не дышать невозможно. Когда готова пойти на всё, лишь бы предотвратить беду.

А всё почему? М? Почему?!

Наверное, ответ очевиден. Просто когда мы любим, то думаем в первую очередь не о себе.

Глава 20

Больше всех радовался отдыху Сашка. Он будто впервые увидел и то же море, и тот же золотистый песок с разнообразными ракушками. Отдыхали ведь раньше, если не в Бодруме, то в Анталии, Шарм-эль-Шейхе. По крайней мере, в прошлом году отдыхали на похожем курорте, и он не должен был забыть всех ощущений. Однако, насколько Юля могла судить, наблюдая за восторженной реакцией сына, всё те воспоминания остались в прошлом. Затмились спустя время более яркими событиями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Правда, на этот раз всё было иначе: чувствовалось по-другому, воспринималось по-новому. То ли оттого, что прилетели шумной толпой, бурно восторгаясь турецким колоритом. То ли потому, что Глеб неожиданно решил остаться дома, лишив их тем самым бдительного контроля.