Восставшие из пепла. Как Красная Армия 1941 года превратилась в Армию Победы - Дэвид Гланц

По крайней мере, официально НКО в конце 1944 года отменил практику применения заградотрядов в строевых войсках Красной Армии{620}. Однако архивные данные и обнародованные ныне многочисленные свидетельства очевидцев подтверждают, что многие командиры до конца войны продолжали использовать заградотряды для поддержания дисциплины в Красной Армии — хотя к этому времени большую часть этих неприятных задач выполняли войска НКВД и МВД.

Мотивация и боевой дух

Ныне более чем очевидно, что железная дисциплина, которой требовали и добивались Сталин и его старшие политические и военные соратники, стала тем самым «клеем», что скрепил Красную Армию в качестве цельной боевой силы, позволил ей выжить и в конечном итоге одержать верх, несмотря на жуткие боевые условия, которые приходилось выносить ее солдатам. Как записал один русский солдат[248]: «Стреляют, убивают, хоронят, поднимаются в атаку, идут в разведку — это война. А бредущие бог весть куда разутые, голодные бабы с котомками, с голодными детьми, беженцы, погорельцы — это ужас войны»{621}.

Неотступный страх и постоянная жестокость войны влияли на мотивацию всех солдат Красной Армии, но по-разному. С одной стороны, страх и боязнь безжалостного врага часто вызывали в рядах Красной Армии панику и бегство. Один новобранец, призванный в августе 1941 года и отправленный прямо в бой в составе одной из самых знаменитых стрелковых дивизий Красной Армии, с болью описывал этот страх:

«Повестку я получил, дай Бог памяти, прям посреди рабочего дня. Вызывают меня, значит, в местком, ну я прихожу, а они мне повестку, мол, собирайся, Шелепов, а завтра с утра, значит, с вещами, вот по указанному тут адресочку. А было это в августе сорок первого. Числа вот не помню, запамятовал число-то…

Я тогда в Кинешме жил, там такой городок под Иваново. Места там какие! Волга! Собрали нас и в Иваново повезли, в [стрелковое] училище.

Нам сперва сказали, что будут три месяца учить, но потом, видать, немец опять попер быстро, и нас недели через две всех построили, погрузили в грузовики и на станцию. А там прямо на фронт.

Под Смоленск. Наша 161-я стрелковая дивизия входила в состав 2-го стрелкового корпуса [Западного фронта]{622}. К ночи раздали паек, а утром без всякой артподготовки наш полк пошел в контратаку.

[Вопрос: Что, только один полк?][249]

Не знаю, вроде вся дивизия пошла. Это такое чувство — я еще вот только час назад был мирным человеком, а вот уже у меня в руках винтовка. Я знал, что война — это страшно, но такого всеобъемлющего ужаса я не мог себе представить. Это зря рассказываю, это невозможно рассказать. Такое чувство, ты всю жизнь жил так, что у тебя нет ни прошлого, ни будущего. Первое время я не мог даже пошевелиться от шока, ей-Богу! Нас, конечно, предупредили, что на зорьке пойдем а атаку. Ротные прошлись и всех предупредили. Только все равно получилось как-то странно. У меня тот бой как-то нечетко запомнился. Я даже не знаю, почему — какие-то бои вот как вчера было, а другие — как в дыму. Я их путаю постоянно.

Мы скучились по отделениям, залегли в ровиках рядом все. Накрылись ветками, чтоб, значит, немец не пронюхал. Я думал, что нам крикнут „Вперед!“, мы закричим „Ура!“ и пойдем в атаку. А все получилось совсем не так. Ротный наш тихо так сказал „Вперед, ребята!“ и полез на бруствер. Я полез тоже. Чисто машинально полез, даже не соображая, что делаю. Мы молча встали и просто пошли вперед. Даже не побежали, а просто пошли. Ни „Ура“, ни крика, ни шума. Просто встали и пошли. Еще не развиднелось, туман по полю стелется. А вокруг тишина стоит мертвая, только оружие наше побрякивает. Я не помню как, но вдруг уже оказалось, что по нам бешено стреляют, винтовки вроде да два пулемета. Или больше пулеметов? Вот не помню, дьявол. Тогда все побежали, низко так пригибаясь. Я бежал за кем-то, не знаю его имени. Вот из всей атаки-то я только и запомнил его спину и сидор. А больше ничего не и помню.

Бежал изо всех сил. Куда — не знаю. В голове у меня стоял крик „Вперед“, но вроде я не кричал. Я не знаю, сколько я бежал, секунду или час, просто остановилось время. И тут вдруг что-то ударило мне в бок, я вроде даже кувыркнулся так в воздухе и упал. Вскочил и снова упал, уже от боли. Ногу, ногу мне скорежило от боли. Я пытаюсь повернуться, посмотреть хочу, что там с моей ногой, а не могу! Я тогда пополз вперед, потом мысль такая „Стой! А зачем это я вперед ползу-то? Мне ж в санчасть надо“. Вроде я долго не мог сообразить, где перед, а где зад, и куда мне нужно ползти. Везде дым, взрывы постоянно уже, стрельба, грохот. Все поле усыпано корчащимися людьми и какими-то предметами. Я немного сориентировался и пополз назад. Я почему-то тогда отчаянно подумал, что до своих мне нипочем не доползти. А тут кто-то меня схватил за ногу и потянул. Я вроде даже потерял сознание от боли. Не помню, как я очутился за бруствером. Ко мне тут же комиссар — шасть! Какого, говорит, хера ты здесь? Трус! Я ему — не трус я, ногу мне повредило. Он орет — где??? А я и сам не пойму. Прибежал фельдшер, что-то пощупал и заржал. Вывих у тебя, говорит. Щас, говорит, я тебе дерну и все враз вылечу! Ну ухватил он меня за ногу — я даже „мама“ не успел сказать — и ка-ак дернет! Комиссар аж головой крутанут — я им такого трехэтажного заложил. Я и сам не знал, что умею так материться.

[Вопрос: Дело не завели?]

Да нет! На кой я ему. Он меня только спросил, откуда я, и отцепился. А фельдшер как узнал, что из третьей роты, только ночью разгрузился, вроде подобрел, сказал, что сейчас роты обратно придут. „Ни хрена нам опять не вышло. Столько людей положили.“ Ты, говорит, ползи к своим, да смотри, немец сейчас авиацию на нас пустит. Тебе, говорит, повезло сейчас сильно, запомни этот день! Твои, говорит, товарищи сейчас все мертвые будут.

[Вопрос: Больше в тот день не атаковали?]

Нет. Некому было. Там из всей нашей роты человек 10–12 вместе с лейтенантом осталось. Старшину убило. Вот фамилию запомнил — Чумилин. На кой она мне, а вот запомнил. Жалко его теперь! Ему ведь годков 20 всего было, а уже весь седой был и без пальца на руке. Я о нем и не знаю ничего. [Вопрос: Больше не ходили в атаку?]

Как не ходили? Ходили. Дважды.

[Вопрос: Дважды??? Вам сильно повезло!]

Да всем, кто ту войну пережил, всем повезло! У них у всех необычная судьба. Те, у кого была обычная судьба — те мертвыми ложились, даже ни разу не выстрелив, даже не видя ни разу немцев»{623}.