Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем Халме объявил перерыв:
— Дадим курильщикам удовлетворить их пагубную страсть, которая, я вижу, уже начинает терзать их.
Многие вышли, другие же подошли поближе к столу, чтобы лучше видеть и слышать, о чем тут говорят. Некоторых Халме представил Салину.
— Вот это наш молодой юрист. Сын одного из членов правления товарищества.
Тут даже Янне смутился.
— Вот как! Ты изучаешь законы?
— Да нет... Так, немного, книжки почитываю...
— Я дал ему задание проштудировать законы Финляндии, ибо думаю, что деятельность товарищества от этого выиграет.
— Стало быть, ты книжник. Не будь только фарисеем!
— Есть за ним этот грех, — сказал Отто. — Он не для того читает, чтобы научиться исполнять законы, а для того, чтобы ловчее обходить их.
Салин расхохотался и сказал:
— Правильно! Этак, парень, ты далеко пойдешь. Нашей страной управляют именно так: в обход законов!
— Как же тогда требовать законности от революции?— спросил Хеллберг. — Ты же вчера утверждал, что революция должна действовать в рамках законности.
— Я не говорил, что так надо поступать всегда и при любых обстоятельствах. Я сказал, что если пролетариат будет полноправно участвовать в создании законов, то он будет считать их обязательными для себя. Но в настоящих условиях законы — игрушки в руках тех, кто стоит за ними. Существующее законодательство нас морально ни к чему не обязывает. Другое дело, если мы сами на равных правах со всеми выработаем и утвердим законы. Вот что я говорил, и ты не путай разные вещи.
— Да, да. Нo что значит «на равных правах»? Разве это равноправие , если мы, составляя в парламенте меньшинство, примем участие в выработке законов, которые окажутся невыгодными для рабочего класса, но все же будут утверждены? Неужели и тогда мы должны считать их обязательными?
— Да, черт побери! Иначе снова возникнет диктатура.
— Но Маркс и говорит о диктатуре.
— Эх! Маркс ведь ничего не приказывает, а только предсказывает. И он рассматривал такую ситуацию, когда рабочий класс не может повлиять на законодательство.
Гут разгорелся спор, в котором и Халме выступил против Хеллберга. Тот начал горячиться, а окружающие с любопытством слушали, как они ссорятся. Собственно, о чем они спорят, этого никто не понимал, но просто было интересно слушать, как толкуют о важных делах. Викки Киннея стоял в передней и вдруг среди общего шума расслышал хриплый голос Салина:
— Я не утверждаю безусловно... Смотря по обстоятельствам, конечно... Но только я скажу, что нынче любой попенок петушится из-за того...
Викки даже хлопнул в ладоши от восторга и сказал:
— Ух, черт, как он их кроет!.. «Любой попенок»... Вот это да! Ставит господ на место...
Аксели тоже услыхал слова «любой попенок» и сразу проникся расположением к Салину. Он понимал одно: «попята» в общем негодяи. Знаем мы их.
Преети протискивался поближе к столу:
— Пропустите меня... Мне туда, к сыну...
Валенти сидел рядом со спорившими, слушая их, но сам не смел произнести ни слова, хоть его так и подмывало и мешаться. Отец сказал вполголоса:
— Зайди-ка завтра домой... Есть небольшое дело.
Парень раза два моргнул ему и поспешно ответил:
— Хорошо, я приду.
Затем он отвернулся и легкая тень досады пробежала но его лицу. У отца вся грудь блестела масляными пятнами. рукава пиджака были обтрепаны и на локте топорщилась кое-как пришитая заплата. И он, видимо, не собирался так быстро уйти. Как будто мало ему было того, что сказал сын. Он еще повторил:
Так ты приходи завтра вечерком.
И потом обратился к Халме:
— У меня тут к сыну есть кое-что... Если бы он завтра зашел домой...
Мастер неодобрительно кашлянул и ничего не ответил. Салин бросил на Преети рассеянный взгляд и снова o6paтился к Хеллбергу, продолжая прерванную фразу:
— ..меняются в корне все отношения... Надо поднять слабого и униженного. Отныне он должен быть поставлен на место гордых и сильных. Социализм заключается в том...
— Слабые не способны управлять. Социализм тоже означает силу. Он должен обладать силой, иначе он не удержится.
Преети, видимо, не собирался уходить, и Халме шикнул на него:
— Отойди, не толкайся здесь...
Преети покорно удалился, не заметив недовольного тона Халме. Он вернулся в переднюю, и Хенна шепотом спросила:
— Что он сказал? О чем говорил с тобой?
— Да так, ничего особенного. Все больше насчет этого сицилизма.
На них смотрели насмешливые лица, но простодушный Преети ничего не замечал. Аксели тоже стоял в передней, прислонясь к стене. Халме звал его подойти поближе, но Аксели было неловко. Тем более что он был уже знаком с Салином. «Еще подумает, что я нарочно набиваюсь».
Позади него Оскар затеял какую-то возню с Ауне Леппэнен. Ауне тихонько взвизгивала, сдерживая смех, и шептала:
— ..ишь, какой ты!
Оскар уголком глаза следил, не смотрят ли на них, но убедившись, что никто не смотрит, снова принимался за свое. Аксели прислушивался, недоумевая: «Чего они там не поделили?» Халме встал и пригласил публику занять свои места. В общем шуме слышались голоса Хеллберга и Салина, продолжавших горячий спор. Но, когда прекратилось движение и наступила тишина, они тоже замолчали. Халме сказал:
— Итак, дорогие товарищи, лучшее у нас припасено напоследок! Сейчас выступит великий Салин. Но прежде секретарь нашего товарищества продекламирует нам свое стихотворение. Для всех вас, наверно, явится сюрпризом то, что юноша занимается поэзией. Но это факт. Так что и в нашей глуши взошел юный побег на ниве духа, из которого когда-нибудь, мы надеемся, вырастет большое дерево.
То, что Валенти пописывал стишки, вовсе не было сюрпризом, но никто не ожидал, чтобы он мог прочесть их публично. Неужто парень осмелится?
Еще бы! Он даже нисколько не робел. Наоборот. Без малейшего замешательства он вышел к столу, заложил пальцы одной руки в кармашек жилета, другой рукой оперся на стол, закрыл глаза и решительно откинул голову назад.
Потом он немного выпрямил голову, открыл глаза и начал:
Свобода, о, ты благородный пламень!
Душа в огне, а сердце, точно камень.
Тот огнь живит ростки демократии
И тяжкие дробит оковы тирании.
Свобода, ты о, солнца яркий свет!
Ночь отступает, близится рассвет.
Реакция ярится в исступленье.
Но неизбежно жизни обновленье.
Свобода, о, ты
