Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - Оскар Уайльд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ДАМБЫ210
Душа не лежит рыбачить, рука не лежит грести.Опыт, завещанный от отцов, не больно у нас в чести.Верой в неверие мы горды: любые истины лгут.Нашим потом не полит хлеб, радостью беден труд.
Видишь, за гранью дамб и запруд раскинулись вширь поля,Это — руками отцов для нас созданная земля!Они повернули море вспять. Прочно построен вал.Мы в мире росли за плечом плотин, но прошлый покой пропал!
Там, вдалеке, нарастает прилив, карабкаясь на заплот,Пробует, крепко ль посажен затвор, скользит и опять ползет;Лижет голыш, движет голыш, гложет песчаный склон…Взморье не близко, пора бы взглянуть, цел ли еще заслон!
В тревоге дома покидаем мы, на берег спеша идем.Вот он, отцами созданный вал, мы бреши не знали в нем!Нет, мы не боялись, пусть ветер выл и шторм не раз бушевал.Что же, посмотрим, как он стоит, отцами созданный вал!
Над гатью, над редким лоскутьем крыш смятенный теплится свет,Вспыхнет и чахнет, сверкнет и меркнет — и только тлеет след,Зловещая искорка на ветру, уголь, павший в золу…Ночи и морю преданы мы, и буря у нас в тылу!
Коровы у изгородей ревут, к воротам теснясь скорей,Вспугнуты криком, и беготней, и мерцанием фонарей,Засовы — долой, пусть каждый сам спасает шкуру, когдаШлюзы таранит из-за спины и во рвах взбухает вода!
Море ломит поверх плотин, по нашим пашням идет,Буруны гуляют, как жеребцы, швыряя пену вразмет,И все, что копытом не потоптать, уносят в зубах они,Пока не утащат хлеба, и дрок, и дедовские плетни…
Готовьте топливо для костров — паклю, смолу, сушняк:Не дым — огонь будет нужен нам, если дамбы проглотит мрак!Расставьте дозорных на вышки (что утро наворожит?) —В ногах канат, а над головой колокол дребезжит…
Осталось одно — дожидаться дня, поздним казнясь стыдом.Вот этот вал — наследство отцов. Мы не думали о своем.Стучалась беда, но считалось всегда, что есть дела поважней.Мы изменили своим отцам и убили своих сыновей!
Пред нами разгромленный фронт плотин, работа морской волны.То был отцами созданный вал, богатство и мир страны.Но миру — конец, и богатству — конец, и земли под ногами нет,И ты не найдешь ни кола ни двора, когда наступит рассвет!
ГИЕНЫ211
Когда похоронный патруль уйдетИ коршуны улетят,Приходит о мертвом взять отчетМудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил —Это им все равно.Добраться до мяса, костей и жилИм надо, пока темно.
Война приготовила пир для них,Где можно жрать без помех.Из всех беззащитных тварей земныхМертвец беззащитней всех.
Козел бодает, воняет тля,Ребенок дает пинки.Но бедный мертвый солдат короляНе может поднять руки.
Гиены вонзают в песок клыки,И чавкают, и рычат.И вот уж солдатские башмакиНавстречу луне торчат.
Вот он и вышел на свет, солдат, —Ни друзей, никого.Одни гиеньи глаза глядятВ пустые зрачки его.
Гиены и трусов и храбрецовЖуют без лишних затей,Но они не пятнают имен мертвецов:Это — дело людей.
БРЕМЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА212
Неси это гордое Бремя —Родных сыновей пошлиНа службу тебе подвластнымНародам на край земли —На каторгу ради угрюмыхМятущихся дикарей,Наполовину бесов,Наполовину людей.
Неси это гордое Бремя —Будь ровен и деловит,Не поддавайся страхамИ не считай обид;Простое ясное словоВ сотый раз повторяй —Сей, чтобы твой подопечныйЩедрый снял урожай.
Неси это гордое Бремя —Воюй за чужой покой —Заставь Болезнь отступитьсяИ Голоду рот закрой;Но чем ты к успеху ближе,Тем лучше распознаешьЯзыческую Нерадивость,Предательскую Ложь.
Неси это гордое БремяНе как надменный король —К тяжелой черной работе,Как раб, себя приневоль;При жизни тебе не видетьПорты, шоссе, мосты —Так строй их, оставляяМогилы таких, как ты!
Неси это гордое Бремя —Ты будешь вознагражденПридирками командировИ криками диких племен:«Чего ты хочешь, проклятый,Зачем смущаешь умы?Не выводи нас к светуИз милой Египетской Тьмы!»
Неси это гордое Бремя —Неблагодарный труд, —Ах, слишком громкие речиУсталость твою выдают!Тем, что ты уже сделалИ сделать еще готов,Молчащий народ измеритТебя и твоих Богов.
Неси это гордое Бремя —От юности вдалекеЗабудешь о легкой славе,Дешевом лавровом венке —Теперь твою возмужалостьИ непокорность судьбеОценит горький и трезвыйСуд равных тебе!
МАСТЕР213
За полночь, после попойки в «Русалке»Джонсону, властному Воанергесу,Он рассказывал (и если спьяна —Честь винограду!),
Как под Котсуолдом встретил в тавернеНастоящую свою Клеопатру:Дикая безумно пила от несчастнойСтрасти к солдату.
Как, скрываясь от графской стражи,В темной канаве, покрыт росою,Он услыхал цыганку Джульетту,Клявшую утро.
Как щенят утопить не решалсяБедный малыш, а его сестренка,Леди Макбе́т лет семи, их злобноБросила в Темзу.
Как в воскресенье притихший, грустныйСтрэтфорд нырял за Офелией в Эвон:Все горожане знали девчонку,Самоубийцу.
Так Поэт, безымянным пальцемКапли вина обручая друг с другом,Тайны свои открывал, и солнцеВышло послушать.
Лондон проснулся, и протрезвевшийМастер умчался ловить виденья, —В том, что кому-то они пригодятся,Не сомневаясь…
ТОМЛИНСОН214
И стало так! — усоп Томлинсон в постели на Беркли-сквер,И за волосы его схватил посланец надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух и черт-те куда повлек, —И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.
И Млечный Путь отгудел вдали — умолкла звездная марь,И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.
«Предстань, предстань и нам, Томлинсон, четко и ясно ответь,Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!»И стала вмиг Томлинсона душа, что кость под дождями, бела.
«Оставлен мною друг на земле — наставник и духовник,Сюда явись он, — сказал Томлинсон, — изложит все напрямик».
«Отметим: ближний тебя возлюбил, — но это мелкий пример!Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это — не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».
Горе и долу зрел Томлинсон и не узрел ни черта —Нагие звезды глумились над ним, а в нем — была пустота.
И ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож на ребре.И стал отчет давать Томлинсон в содеянном им добре:
«Про это — я читал, — он сказал, — это — слыхал стороной,Про это думал, что думал другой о русской персоне одной».
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
«Думал, читал, слыхал, — он сказал, — это все про других!Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!»
Вспять и встречь взглянул Томлинсон и не узрел ни черта;Был Мрак сплошной за его спиной, а впереди — Врата.
«Это я знал, это — считал, про это — где-то слыхал,Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал».
«Знал, считал, слыхал, — ну и ну! — и сразу лезть во Врата!К чему небесам внимать словесам — меж звезд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родниНе обретет Господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!И… да будет вера твоей Беркли-сквер с тобою там, Томлинсон!»..........
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,Или черным-черны от греха, какой и пламя неймет.
И длят они путь свой или не длят — на них проклятье пустынь;Их ни одна не помянет душа — гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,Что адских пламён искал Томлинсон, как очага своего.
Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,Дьявол пресек Томлинсонову прыть, мол, не ломись — не пройдешь!
«Низко ж ты ценишь мой уголек, — сказал Поверженный Князь, —Ежели в Ад вознамерился влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть».
И Томлинсон поглядел горе и увидел в Адской ДыреЧрево кроваво-красной звезды, казнимой в жуткой жаре.
И долу Томлинсон поглядел и увидел сквозь Адскую МглуТемя молочно-белой звезды, казнимой в жутком пылу.
«В былые дни на земле, — он сказал, — меня обольстила одна,И, если ты ее призовешь, на всё ответит она».
«Учтем: не глуп по части прелюб, — но это мелкий пример!Ведь ты же, брат, у Адовых Врат, а это — не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь — она не придет небось!За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!»
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,И Томлинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
«Однажды я взял и смерть осмеял, дважды — любовный искус,Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус».
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и отставил стыть:«Пустая тщета на блажного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем.И незачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!»
Участия Томлинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
«Я же слыхал, — сказал Томлинсон. — Про это ж была молва!Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!»
«Слыхал, читал, узнал, — ну и ну! — мастер ты бредни молоть!Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?»
И Томлинсон решетку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад!С женою ближнего своего я плотски был близковат!»
Дьявол слегка ухмыльнулся и сгреб уголья в жаркий суслон:«И это ты вычитал, а, Томлинсон?» — «И это!» — сказал Томлинсон.
Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его между звездных сит! Отсеять малейший прок!Адамов род к упадку идет, коль этаким вверил порок!»
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизныИ плачась, что грех им не дал утех, — по младости, мол, не грешны! —
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, клочки назад притащив, как дети, натешившись впрок,Они доложили: «В нем нету души, какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред брошюр, и газет, и книг, и вздорный сквозняк,И уйму краденых душ, но его души не найдем никак!
Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем,И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!»
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек:«Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.
Здесь Адская Пасть, и ниже не пасть, но если б таких я впускал,Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;
Мол, стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежели гость — идиот?»
И Дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,И вспомнил о Милосердье Святом, хоть фирмы честь не забыл.
«И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь,Коль сам душекрадцем ты выдумал стать», — и сказал Томлинсон:«А кто ж?»
Враг Человеческий сплюнул слегка — забот в его сердце несть:«У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать, в тебе есть!
И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,Но свой закон Гордыне вменен, и я ей не господин.
Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью, сидят!Тебя же вдвоем замучат живьем Блудница сия и Прелат.
Не дух ты, не гном ты, не книга, не зверь, — держал он далее речь, —Ты вновь обрети человечье лицо, греховное тело сиречь.
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след.Ступай, хоть какой заработай грешок! Ты — человек или нет!
Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут.Ты — скверне открыт, пока не зарыт. Чего же ты мешкаешь тут?
Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершенный двоими вдвоем поврозь подобьют итог!И… да поможет тебе, Томлинсон, твой книжный заемный Бог!»
ДАР МОРЯ215
