Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы - Ярослав Галан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему читают показания генерала Гальдера.
«Как-то в небольшом кругу завязался разговор о рейхстаге. Геринг сказал тогда: «Единственный человек, который знает как следует рейхстаг, это я. Потому что я его поджег».
В ответ Геринг легкомысленно машет рукой. Глупости, мол, обыкновенные сплетни. Да неужто рейхстаг стоил того, чтобы его поджигать? Другое дело, если бы речь шла, например, об оперном театре. И тут же этот бессменный глава нацистского рейхстага добавляет:
— Опера всегда была для меня чем-то более важным, чем рейхстаг...
Есть ситуации, когда даже на скамье подсудимых Геринг возвращается к роли первого шефа гестапо, несмотря на то, что в этом случае весь аппарат Геринга состоит лишь из одного человека: его адвоката. Да, как выясняется, для шатнажа и этого аппарата достаточно. Не лучше ли всего продемонстрировал это случай со свидетелем Шахта, известным уже сегодня Гизевиусом, человеком 2 июня... и американской разведки и автором неприятной для Геринга книги о «третьем рейхе». Накануне выступления свидетеля к нему пришел адвокат Штаммер и, не церемонясь, сказал:
— Мой клиент предупреждает вас, чтобы вы были осторожны в своих показаниях, иначе... гм!..
Но, на беду Геринга, случилось так, что Гизевиус не испугался этого «гм» и рассказал столько новых подробностей из биографии рейхсмаршала, что даже доктор Штаммер схватился за голову...
Однако еще «более яркий» материал дают фрагменты стенографического отчета совещания Геринга с рейхскомиссарами оккупированных областей и представителями военного командования о продовольственном положении. Совещание происходило в четверг 6 сентября 1942 года в «зале Германа Геринга» в министерстве авиации.
Геринг: «... Я вижу, что люди в любой оккупированной области жрут до отвала... Боже мой, ведь вы посланы туда не для того, чтобы работать для благополучия порученных вам народов, а для того, чтобы выкачать оттуда все возможное, для того, чтобы мог жить немецкий народ. Этого я жду от вас. Нужно наконец прекратить эту вечную заботу об иностранцах...»
«Неподалеку от границ Рурской области находится богатая Голландия. Она могла бы послать сейчас в эту изнуренную область значительно больше овощей, нежели это делалось раньше.
Что об этом думают господа голландцы, мне совершенно безразлично. Вообще в оккупированных областях меня интересуют лишь те люди, которые работают на вооружение и обеспечение продовольствием. Они должны получать столько, чтобы как раз могли выполнять свою работу. Являются ли господа голландцы германцами, или нет, мне совершенно безразлично, потому что если они действительно германцы, то тем более они дураки, а что надо делать с глупыми немцами, уже показали в прошлом выдающиеся личности...»
Теперь Геринг продемонстрирует нам свои чувства к другим странам.
«...Я забыл об одной стране, потому что оттуда ничего не возьмешь, кроме рыбы. Это Норвегия. Что касается Франции, то я считаю, что земля там обрабатывается недостаточно. Франция может обрабатывать землю совершенно иначе, если крестьян там немного иначе принуждать к работе. Кроме того, в этой Франции население обжирается так, что просто стыд и срам...»
«Я ничего не скажу, наоборот, я обиделся бы на вас, если бы мы не имели в Париже чудесного ресторанчика, где бы могли как следует поесть. Но мне мало удовольствия доставляет, что французы лезут туда. Для нас «Максим» должен содержать самую лучшую кухню. Для немецких офицеров и немцев, и ни в коем случае не для французов, должны существовать три- четыре первоклассных ресторана. Французам такая пища не нужна...»
«Однако речь идет не только о продуктах питания. Я часто заявлял, что смотрю на Францию как на завоеванную область, хотя пока что мы ее только оккупировали. Когда-то все это выглядело значительно проще. Тогда все это называли разбоем. И это соответствовало формуле: забирать то, что завоевали. Теперь формы стали более гуманными. Несмотря на это, я имею намерения грабить и грабить эффективно».
«Дальше: вы должны быть как легавые собаки там, где есть еще что-нибудь такое, что можно взять. Это нужно молниеносно вытащить со складов и доставить сюда».
Мы увидим, что этот «государственный муж» не имел теплых чувств даже к такому сокровищу французов, как Пьер Лаваль. Обжора Геринг и в этом случае остается верен себе: он явно переживает, опасаясь, чтобы Лаваль, чего доброго, не съел в ресторане «Максим» всех шницелей. Вот его слова:
«Теперь вы мне скажете: внешняя политика Лаваля. Господин Лаваль успокаивает господина Абеца, и господин Лаваль, выходя от меня, может пойти в закрытый ресторан «Максим»... Какие французы нахальные, этого вы и представить себе не можете. Когда эти друзья чувствуют, что дело касается немца, они начинают лихоимствовать, поднимают цены втрое, а если хочет что-нибудь купить рейхсмаршал (то есть Геринг.—Я.Г.), то и в пять раз...»
Легко себе представить, как широко раскрылась пасть Геринга, когда он перешел к дальнейшей теме своего доклада — о советских оккупированных областях:
«А теперь о России. В том, что почва там плодородная, не может быть никаких сомнений. Я должен высказать большую признательность за то, что в южных районах — я пока что видел лишь южные районы — удалось, несмотря на огромные трудности, провести с помощью армии сев... Эта страна со сметаной, яблоками и белым хлебом сможет прокормить нас. Пастбища Дона сделают остальное. Но, дорогой генерал, никогда больше не рассказывайте фюреру, что вы маршируете по степи, когда вы лезете в сметану...»
Чем дольше говорит Геринг о богатствах советской земли, тем больше растет его аппетит. Тут выясняется, что он великий любитель икры.
«Я надеюсь, что скоро у нас будут коптильни, или, в худшем случае, мы их откроем и сможем пропустить через них в большом количестве неслыханное рыбное богатство Азовского и Каспийского морей. Генерал Вагнер, икру мы поделим пополам: половина армии, а половина фатерлянду, конечно, как только мы туда придем».
Конечно, не пришли. И никто за это не может иметь претензий к Герингу...
Еще короткая цитата, которая показывает дискуссионные приемы «человека Возрождения». На этом же совете попросил слова один из его подчиненных, комиссар «Остланда», Лозе. Он жалуется на рост партизанского движения и требует у Геринга военных подкреплений.
Г е р и н г.— Вы же получаете батальоны?
Лозе.— Несколько батальонов для территории величиной с Германию.
Г е р и н г.— Я подарю вам Буцефала. И тогда вы будете напевать хорошенькую песню: «Мы помчимся в Остланд...»
Комиссар жалуется также и на отсутствие рабочей силы, которую из-под носа забирает у него «рейхсминистр» Заукель.
Лозе.— Я не могу спасти урожай и содержать в порядке хозяйство. Мне нужны люди для работы. В Эстонии так сложились обстоятельства, что много тысяч дворов не имеют уже мужской рабочей силы.
Г е р и н г.— Дорогой Лозе, мы знакомы уже давно, вы — большой лгун...
Под конец совещания Геринг ставит точку над «и».
Г е р и н г.—...Господа, я должен заявить следующее. У меня чрезвычайно много работы, и я несу большую ответственность. У меня нет времени читать письма и записки, в которых вы сообщаете, что не можете выполнить того, чего я от вас требую. У меня хватает времени только на то, чтобы на основании кратких сообщений Бекке изредка узнавать, выполняются ли мои требования. Если они не будут выполняться, в таком случае мы должны будем встретиться с вами в другом месте...
И встретились. Только не так, как хотелось Герингу, и не там.
1946
ИОАХИМ ФОН...
Иоахим фон Риббентроп. В роли подсудимого он чувствует себя скверно, за несколько месяцев постарел на десять лет. Гораздо лучше он чувствовал себя в роли министра, хотя об этом периоде своей жизни Риббентроп говорит теперь совсем неохотно.
На процессе выплыли пикантные подробности этого периода.
Когда Риббентроп впервые сел в министерское кресло на Вильгельмштрассе, он был для нацистского деятеля человеком очень «жалким»: винное предприятие и скромный домик — вот все, чем мог в то время похвалиться Иоахим фон.
На протяжении двух (буквально двух) лет он сумел догнать остальных своих коллег по кабинету. За это время у него появилось шесть имений. Первое из них насчитывало «лишь» тысячу семьсот пятнадцать гектаров пахотной земли и леса (Риббентроп — страстный охотник). Второе — не меньше — возле Аахена, два других — в Словакии.
