Нф-100: Изобретатель смысла - Дмитрий Шатилов

Надо сказать, что думать он разучился довольно давно - ещё тогда, когда свыкся с тем, что навеки останется Дун Сотелейненом (напоминаю - в Новой Трое это скорее позорная должность). Да и зачем ему было думать? В глазах общества он был человек конченый, обманувший все надежды, шансов показать себя у него не было, а дунсотелейненство, несмотря на очевидную непривлекательность, обеспечивало иллюзию "пристроенности", места в жизни. Денег оно приносило мало, зато давало крышу над головой, и какое- то занятие, чтобы не скучать. Так получилось, что Гиркас немногого хотел от жизни (или, быть может, слишком хорошо научился смирять желания), и эти крохи его вполне устраивали. Жизнь его, пусть и не богатая событиями, была в определённом смысле вполне налажена, и мечтать о чём- то, думать, понимать - было совсем необязательно. Так что можете представить, с какой натугой скрипели его заржавевшие мозги, когда в кои- то веки оказалось важно то, что думает он сам - не дядя его, не я, не любой другой человек - он сам, Гиркас, Дун Сотелейнен.

Самым простым ответом на вопрос, что именно он думает о Торакайской Бойне, было: мне всё равно. Точно так же Гиркас отвечал на великое множество других вопросов, не менее сложных, и раньше такой ответ всех устраивал. Раньше, да, но не теперь. Теперь от него требовалось сказать "да" или "нет", причём сказать не просто так, а по вполне определённым причинам, в зависимости от того, каковы его собственные предпочтения, убеждения, или что- то в этом роде.

Что значило здесь "да"? Гиркас попытался представить себе это. "Да" значило продолжение войны. А это хорошо или плохо? Боже, как болит голова от таких вопросов! Сейчас бы выпить рюмочку - сразу бы полегчало. А потом, потом... Потом залезть в шкаф, чтобы тебя никто не тревожил и там, в темноте представлять себе что- нибудь приятное, вроде обнажённых девиц или поджаристой бараньей ножки с кружкой светлого пива... Кружка эта вдруг предстала перед Гиркасом совсем как наяву - запотевшая, с густой пеной, переливающейся через край.

Он причмокнул от удовольствия и открыл глаза. Кружки не было. Не было и шкафа - спасительного шкафа не было. Негде было спрятаться от трудных вопросов, и вопросы эти как- то надо было решать. Итак, война продолжается, продолжается, продолжается... Да ведь это, наверное, совсем неплохо: ведь она продолжается уже пятьдесят лет, и никто пока что на неё не жаловался. Даже наоборот: все от неё зависят, а если и не все, то те, кто работают на заводах, обслуживающих Торакайскую Бойню, уж точно. Зависимость эта, правда, выражается в том, что живут они не в пример лучше коллег - рабочих заводов, чьей продукции конгары своим великолепным зрелищем не делают никакой рекламы.

Выходит, война для этих людей - благо? Да: она даёт заводам дополнительные заказы, движет вперёд экономику. Но ведь погибают люди? Нет, погибают конгары, а это не одно и то же. И потом, конгары погибали бы и так, а тут они умирают с пользой для своего народа. Значит, и для них эта война полезна? Значит, и для них.

Что же тогда значит "нет"? Думай, Гиркас, думай! "Нет" - это кризис экономики, тысячи безработных, голод среди конгаров. Всё это более чем очевидно, пожалуй, нет нужды подробно объяснять, что значило бы прекращение Торакайской Бойни. Получается, единственный выход - сказать "да"?

Получается, что так. И всё же Гиркасу почему- то не нравился этот вариант. Что- то в нём ему противилось - он и сам не мог сказать, что именно. Он ведь, напомним, был не такой уж дрянной человек. Заурядный - да, недалёкий - безусловно, глуповатый - пожалуй, и это тоже. А ещё легкомысленный, переменчивый, взбалмошный...

Наверное, в глубине души он просто- напросто был добрым... Нет, не так: доброжелательным. Доброжелательным к миру, от которого ему до сих пор доставались преимущественно синяки и шишки. Конечно, доброжелательность эта окуталась под конец густой пеленой равнодушия, но факт оставался фактом: что ещё, кроме желания видеть мир добрым, справедливым, разумным толкало Гиркаса на то, чтобы как- то показать себя перед обществом, послужить ему - тогда, в самом начале дунсотелейненства?

И вот этот доброжелательный человек, который у Гиркаса глубоко внутри дремал под грудой житейского сора, пробудился. Так часто бывает: в экстремальной ситуации абстрактные прежде вопросы становятся для нас насущными, и нужны другие "мы" - чистые, неиспорченные бесчисленными компромиссами,  - чтобы в них разобраться. Посмотрел этот человек на Торакайскую Бойню и плоды её - и увиденное ему не понравилось. Тысячи мертвецов, пусть конгарских, но сути дела это не меняет: не лучше ли им оставаться живыми? Ведь кто угодно лучше живой, чем мёртвый - мёртвого уже ничему не научишь, мёртвому не объяснишь, что единственную жизнь он мог прожить по- другому, лучше.

В тюремной камере, на жёсткой койке, Гиркас впервые в жизни испытал чувство, которое каждый конгар распознал бы сразу и не задумываясь: дунейрос, "взгляд в чужую землю". Тот неведомый мир, мир мечты, мир справедливости, куда конгары навсегда закрыли для себя дорогу, открылся перед ним. И в этом мире невозможно было сказать "да" войне, сколь бы много она ни давала.

-  Так что же вы решили?  - спросил Крампфусс.  - Да или нет? Не тяните, у меня в два назначено к парикмахеру.

-  Нет,  - сказал Гиркас. Ощущение, которое он пережил, испытав "дунейрос", почти пропало, но решимость осталась.

-  Позвольте, вы, наверное, хотели сказать "да"? Коли так, вы выбрали неудачный способ это сделать, потому что я не понял, что вы имели в виду, да и остальные не поймут.

-  Я сказал "нет",  - повторил Гиркас.  - Это моё окончательное решение.

-  Значит, нет,  - сказал задумчиво Крампфусс.  - Надеюсь, вы понимаете, что решение ваше носит общемировой характер?

-  И?

-  И потому нуждается в веских основаниях. Никто не имеет права прекращать войну, которая длится пятьдесят лет, просто так, потому что ему захотелось. Впрочем, основания на самом деле - дело десятое, куда важнее следующее обстоятельство: есть ли за вами, Гиркас, политическая сила, с которой лица, заинтересованные в продолжении Торакайской бойни, вынуждены будут считаться?

-  Гм...  - сказал Гиркас.  - А что было бы, скажи я "да"? Мне тоже потребовались бы основания?

-  Ну, что вы,  - сказал Крампфусс.  - "Да" не нуждается в основаниях, потому что "да" всесильно. "Да"  - это звон свадебных колоколов, "да" - это хлопок, который издаёт при открывании бутылка игристого вина, "да" - это счастье от заключённой сделки, "да" - это счастливая общность миллионов существ, радостно приветствующих бытие. "Да" - это жизнь, мой милый, вот что это такое! А "нет"?  - Крампфусс понизил голос.  - Чепуха, не более того. "Нет" - это одиночество, изгнание, смертная тоска, ничтожество, прах и тлен. И это всё вы собираетесь отстаивать в полном одиночестве? Нет, для этого нужны основания посерьёзнее. Вот если бы вас поддержал какой- нибудь кантон - тогда бы мы ещё подумали, принимать вас всерьёз или нет.