Подмалевки - Лазарь Соколовский

Подмалевки

Лазарь Соколовский

Фотограф Алла Соколовская

© Лазарь Соколовский, 2017

© Алла Соколовская, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-2296-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Подмалевки

1

Зима задержалась… Наверно, в верхахкакие-то вышли разборки.Что видно отсюда: весь свод в облаках,слежалые снежные горки

к подъездам. Наш город – село, не село,и к марту такая скучища…Ну, скоро ли Солнце? добро или злов создании? станет ли пища

духовней? – скорее зависит от нас,и все-таки больше бы света…Вразвалочку день разорился на час,да зябко и тускло при этом

и некуда выйти: очески землидавно не скучают по росам,ощерившись настом, дороги в соли,лениво толпятся торосы

у кромки на озере, дальше за нихвода отдувается жестью…В движении ступор, и ветер затих,как будто творец не на месте.Да так ли? Все это забудется, лишьвозьмется апрель за работу,и вряд ли тогда у окна усидишь,сметенный его разворотом.

Пусть нынче надежда – скорее просчет,хоть лезет в башку бестолково,март – это весна не взаправду еще,март – это еще подмалевок.

2

Последний лист снесло вчерас дубка, что выскочил напротивприюта нашего. Всей плоти —былинка с метр, одна кора…

Молоденький, он спал взахлеб,так дети спят, и не заметил,как налетел возвратный ветер,одежку хлипенькую сгреб

и сдул играя. Пусть она,подсохшая, уже не грела —какой-то смысл давала телу.Теперь – безмолвная струна

без дуг девичьих, без колков —наследья Фебова угара,не лира, даже не гитара —один из выживших ростковотца того ль, что вечность пьетв аллее щелковского парка,или Толстовского подаркас «Войны и мира», чей полет

когда-то сдвинул и менявослед Андрею с мертвой точки…Проснись, малыш! уж март, и почкипригрело солнцем, суетня

вот-вот начнется: гомон птицразбудит темные криницы,возьмутся травы, медуницы,как трепетные лики жриц,

закружат хороводом, чтобснова растревожить память.Пусть не равняться со столпами,но как представишь – столько троп,

подростку, предстоит емупройти в слепых годах ученья,чтоб, став частицею твореньяи растворенья, свет и тьму

вбирая в плоть, среди бродягтаких же, с золотой листвоюрасстаться, сморщиться корою,в иную мудрость отходя.Когда представишь… Что там лист,пускай отмоленный, последний —сама судьба стоит в передней:– Ты все играешься, артист?

не перепел себя? – ростки,хотя бы два, стройней и выше…Зачем, что в космосе расслышал,размениваешь на стишки?

3

Опять весна подкатывает первымчуть слышным бормотаньем поутрус пути уставшей птахи. Вот и прервансон зимний… Только что я соберу,

сбежав сюда от сутолки столичной,где прогремит отчаливать звонок?Откуда говорить – мне безразлично,откуда достучаться – все одно,

лишь достучаться б зовом, хрипом, песнью…Все заново начать невмоготу —уж ниточки гусей по поднебесьюотчеркивают вехи на лету,

они домой летят – мне на гнездовьесиленок не собрать: года не те…Но как проститься с нажитой любовью,чтобы пристать к беззвездной пустоте?Как не срастись с весною этой ранней,где влился сам в настройку скрипачей,летящих зыбким клином, с бормотаньемслучайной птахи? Как уйти ни с чем

совсем в ничто? Когда бы в том пространстве,что кинули, мы оставляли след…Приехали – с завидным постоянствомопять изобретать велосипед

нетленности души, опять пределыотодвигать, где грез невпроворот.Упаковал сон зимний в бренность тело,казалось, прочно… Но весна грядет,

и к черту все сомненья, все просчетыбылые, свежий ветер разорилслежалый кров. И тянешься к блокноту —озвучить взмахи мощных чьих-то крыл

и, значит, тоже снова приобщитьсяне к угасанью постному. В алчбезайдется сердце – прилетают птицы,природа повторяется в себе.

Хоть нам видна обложка повторенья —подернутая солнечным огнемсинь мартовская – крохой вдохновеньяоттаявшей, возможно, оживем,ведь текст внутри… Оставив, домочадцамизмаранные начерно листыпопыток скудных, если б достучатьсядо слепоты окружной, глухоты…

Снова горы

Отголосками прежних песенмир качнувшийся не сберечь…Замаячил опять Lake Placid,будто тяжкая ноша с плеч.

И с чего грустить в самом деле,что опять где-то там разор —профиль гор из окна отеля,не кавказских, но все же гор.

Будто Лермонтова страницырасплескали былой ампир,нам отмерены не границыкем-то вбитые – целый мир,

где скитаться уже привычно,коли гонит своя страна.Что ж… пускай языки различны,но природа везде одна

и тогда была и поныне.Нам, как Лермонтову, близкиреки, степи, моря, пустыни —средство верное от тоски.Только горы – пейзаж особый:ближе к небу ль, яснее взгляд…Как смывает с души хворобыдальней родины. Встали в ряд

озабоченными хребтами,где подспудный процесс таимсозиданья, хоть пусто в храме —сохранится ли третий Рим…

Перепетая, вроде, тема —те же варвары изнутри,пролетит, усмехаясь, Демоннад потугами индустрий.

Вновь от бога – одни обноски:в древних складках гранитных риз,как игрушечные, полоски —слалом катится к черту вниз;

озадачивая крутины(камнепаду подставить лбы?..),словно вызов, торчат трамплины,выворачивая горбы.

Падший ангел, какое дело,что проявится под крылом…Та же рукопись пожелтелав детском споре добра со злом,спать поэту – не катит даромлегкий профиль в углу листа.Промелькнет, словно лик Тамары,ускользающая красота

и утонет в нездешних весях,не востребована никем,раскидав отголоски песенс несостарившихся поэм.

Но и в этом несбереженноммире вдруг будто вздрогнет хор —девы, что так не вышли в жены,позовут из-за кромки гор.

Отрывок

Я не говорю ни о мести, ни о прощении. Забвение – вот единственная месть и единственное прощение.

Забвенье – все, что нам дано:опять заснуть, надумав сказку.Забвенье – хитрая отмазка,где плоть – за хлеб, за кровь – вино.

Как это все?.. Еще вчера,казалось, затемно сидели.Чадил костер. Канун недели.Скорее холм был, чем гора.

Ни любопытных, ни зевак,и только отблески закататого высвечивали брата,затем другого, дальше мрак…

Он что-то говорил, но в насслова еще не оседалитой мощью, что осмыслит дали —корм не в коня в который раз.

Усталым разве важно, чейглагол явил бы в сновиденьесмещенный свет. Сжимались звеньяЕго космических речей.

«Мой срок недолог, на родувам писано нести скрижализавета с миром, пусть вначалездесь, дома… Но когда уйду,

едва приестся детский гамсоседских толп, погрязших в быте,в границы чуждые неситевсем: и собратьям, и врагам —

весть, что на нет сойдет война,когда одной семьей навекистать. Как деревья, камни, реки —все эти божьи письмена

свидетельство: одна земляи море, где я шел по суху.Благословим же нищих духом,кому легко начать с нуля,

нытьем не искушать судеб,а, встав по солнышку, как птицы,росой холодною напитьсяи ставить дом, и сеять хлеб.Отмеченным – тем кисть, перо:воображение – опоратруду, но чтоб без перебора,ведь безответное добро

так хрупко. Кто и помудрей…случится: перевесишь меру —скорее ханжество, чем вера,не долг – тщеславие скорей.

Парча покровов, злато чаш,иконы правду кроют пылью…Сопротивление не насильем —любовью есть путь крестный ваш.

И как ни манит бытие,не поддавайтесь сну и лени —идущий к истине блаженен,пусть как до неба до нее.

Конечно, время растрясети то, что вам пришлось увидеть…»Он смолк. Мы снова дремлем сидя,что и вчера. Как это все? —

в который раз повис вопрос:опять забвенье вместо порки?А, может, это просто Борхесапокриф случаем занес,где праздник братства и любвивсеобщих – пшик!? Распались звеньяЕго речей. И вновь забвеньепохоронило звездный вихрь.

Месть ли, прощенье ли… За что?кому? Так было изначально.Молитва – лишь намек печальный,разворошенное не то?

Весенний звездопад