Подмалевки - Лазарь Соколовский

Свет без пламени

Обыкновенно свет без пламени

Исходит в этот день с Фавора…

Августа первая треть растворилась, вот-вотосень накатит с негаданным преображеньемодушевленной палитры, когда от щедротманны библейской слегка затуманится зренье.

Да не заметить расправленных ангельских крылв голубизне иудейского знойного лета —лишь на подобье маляр растранжирит свой пыл,жалкий певец поперхнется лукавым куплетом.

Невоплотимо, как солнце уходит, скользяв легких барашках, едва подбираются воды,и на прощанье багровым пожаром грозявсем, заигравшимся в войны. Всевластье природы

снова напомнит: куда занесло, капитан,утлое ваше суденышко даже с начинкойстоль кровожадной, что вздрогнет уснувший вулкан?Не суетитесь, да будет вам небо с овчинку,только взломаете ящик Пандоры… Что ж, пустьпопетушатся ребятки недолгой игрою —август вплывет в середину, и первая грустьвымученной желтизной чуть покроет живое,

сказочной силой творимое, данное намтрепетное полотно, что с трудом уже дышит,с тучки подветренной Спас приоткроет сезам,чтобы ресницы лучей, посылаемых свыше,

вдруг отразили в лазури скользящую тень,необъяснимый обман утомленного зренья —или под крыльями чьими-то вскинется деньв очередную фантазию преображенья…

Станет ли легче с ответным порывом… едва ль,если заблудимся снова в пустых разговорахв области чуда, небес потускнеет эмаль,и расползется, как радуга, свет от Фавора.

Так без сближенья дареная хрупкость стечетк тяжести каменных храмов… Глухи и угрюмы,что-то дежурное в праздники вымучит рот.Август слегка попрохладнел, сменили костюмы,

но в застоявшихся душах остался рубец,чуть прикоснешься случайно – заденет до дрожи…Преобразимся ли сами уже, наконец,что-то в бескрылых надеждах сыграет, быть может?

Из далека

1

Странная земля… таких красотна планете разве что в разбросе,и при этом как ослеп народ.И с кого за эту странность спросишь,

где глаза пустые палачейтак же зябко ежатся от страха,что и жертвы. Мир пустой, ничей,хоть бы ржи… – могилами запахан,

теми безымянными, травойнаглухо заросшими кровавой,где с ноги сбивается конвой,чтоб на случай след оставить правой

кованым в железо сапогом:сами да не будете судимы…Та же часть народа, что тишкомпьет, орденоносят херувимы

главного земного божества.Прочный мир, ничем его не сдвинуть,биться редким честным головамодиночек о крутые спины,что все шире, выше, как стенаот росточков смысла и прогресса.Боже… это есть моя страна,мой язык родной и кромка леса.

2

Не насилуя дар,что свалился как чудо,коль писал – в никуда,если звал – с ниоткуда.

Не Орфей, не пророк —созерцатель, не боле,просто делал, что могв относительной воле.

Не сидел, не валиллес на реках Сибири,КГБешных громилне знавал – при квартире,

в тесноте не без книги любимого делаокорачивал крик,чтоб не так оголтело

поучать. Раскрывалмир свой взявшимся после,нот фальшивых не брал,не старался быть возлетех, кто выше взлеталпо заслугам, быть может,не собрал бы и залдаже крохотный… Все же

сквозь навязчивый шум,об ином памятуя,в никуда – но пишу,с ниоткуда – зову я.

3

Осень прижалась вплотную почтик выжатой почве, едва отродившей.Я еще только в начале путис прожитой жизнью, как будто не живший.

Первый звонок подошел – и поратоже за парту простым первоклашкой,кажется, мама, как прежде, с утравозится с ранцем и белой рубашкой…

Все, как и было, идет по кругамгодом за год по, казалось бы, внятнымкольцам спирали, да время – пурга:те же пласты – отчего-то обратно,

если дуга не удержит – вразбросрваными клочьями облачной ваты…Может быть, просто себя перерос,в буднях ли сытых уже тесновато,где вдохновенье – ненужный товар:уличный клоун кого-то заманит?Мир в настоящем ни молод, ни стар —видится завтра в каком-то тумане.

С прошлым же проще: едва отгрестиот разъедающих память реалий,осень прижмется вплотную почти,как по груди рассыпая медали.

4

28 августа 1963 г. в Вашингтоне при огромном стечении народа Мартин Лютер Кинг произнес свою великую речь-проповедь «I have a dream…»

Мы наслышаны – не наслушаны,лишь скользнув по глазам чужим,как уже не рабскими душаминаполняется новый Рим.

Тою гордостью не насытиться:Капитолий – в одно лицо,и мечта с Бухенвальда, с Лидицедревним сказочным образцом.

Тучи поверху, люди в трепете,с гор пришедшие и с равнин:– Что на эту мечту ответите?– Мы с тобою! Веди нас, Кинг!Будто с паствой своей на паперти,ненасильем вступая в бой,в кинокадрах на старой скатерти,слава богу, еще живой…

Не завидую я Америке —мне отчизны ужасно жаль,что пристала надолго к берегу,где такая у власти шваль,

все разведчики да охранники(что нам – прочего не дано!),словно праздничного «Титаника»,утянули страну на дно,

где последней надежды искоркираспадаются на лету,спит народ, и не пламя – выгоркида сухая горечь во рту.

5

Гребнями волн отжимает накатгальку прибрежную выше, за кромкувольной стихии. Мне из далекапроще вглядеться в российскую ломку.

Как наркоманов, до судного днятянущих руки к проклятому зелью,как голышей, так отжали менячерные слухи – какое веселье!?..Лыбиться б подленько: я-де не там,вовремя смылся, хлебайте баландусобственной дури – родимый бедламне отпускает… Швыряет шаланду

бешеный ветер, почти в тупикежаждет команда любой переменысущего… Мне что в моем далеке,в тихом раю добровольного плена?

Все мы изгои, но там или здесьвыскребки памяти не зарастают:вроде, похожие горы и взвесьта же морская – да нет, не такая!

Не избежать ни сумы, ни тюрьмы,волны улягутся раньше ли, позже —жизнь отжимает ненужное, мысами с собой расстаемся, но все же

из далека это как-то ясней,и ощущаешь на собственной шкуре:не до злорадства, ты сам средь камней,разворошенных проснувшейся бурей.

Театр абсурда

Я – Сизиф, каждый раз начинаю сначала. Так и не стал взрослым.

Пролог

Чем дальше, тем менее мир постижим,все виснет, все вязнет в инерции ватнойсплошных декораций. Лежим ли, стоим,куда-то идем, а куда?.. Непонятно.

В театре абсурда не по часовой,а как бы напротив мотаются стрелкии вместо героя какой-то изгоймаячит на сцене, фантазией мелкой

модель отчужденности: срез, соскребокинерции слепорожденного быта.Спасительной свежести хоть бы глотокза дверью, что к выходу чуть приоткрыта…

Быть может, вернуться, пока гардеробсдает, и, одевшись, скорее на воздух?Остаться, чтоб краешком глаза на гробу ямы, и вновь убедиться, что поздно?

Три серых стены, то ли трон, то ли стулна кухне: свобода ширяет по кухням,где каждый участник спектакля тянулв нехитрую мудрость – а что, если рухнет

само по себе? С нескончаемых лет —застывший хронометр да стол колченогий…Вам автор подскажет: «Герой как портретсемейный“. – „А дети?“ – „Взамен носороги,

со-спутники бывшие». – «Что он, больной?» —«Адепт эпидемии: ищет значенья». —«Какие-то годы прошли за спиной,какие-то мысли?..“ – „Размыло теченьем

реки тупиковой: родимся – умрем…На сцене, как в жизни, никчемно и пусто». —«Мы бились над этим еще с букварем,но что достигается вашим искусством?

Путей бы каких…“ – „Место из откидныхсвободно, присядьте, пристроившись к рядутаких же зевак, где один из двоихнавечно проникнулся“. – „Если наградой

отгадка…“ – „Да что-то всегда по пятамкрадется, как тьма, что над нами нависла». —«Куда же зовете?» – «К абсурду от смысла,а дальше посмотрим, что выпадет вам».

Подобия действа