Подмалевки - Лазарь Соколовский

Весенний звездопад

Соблазн заиграться настолько велик —еще бы, такая приманка! —и зуд перемен, поддаваясь на крик,смутил и тебя спозаранку.

Весна захлебнулась ли – птичьих руладуже не вмещаешь с рассветом,а тут еще пробный смурной звездопадсезонные валит приметы.

Довольно, бездельник, пора подвестиитоги дерзаний несмелых,где взял, что искусство уже не в чести —а кто там гремит оголтело

из ближних кустов! Ни концов, ни начал —залетный поток несмышленый,как будто хозяин какой распихалвсю тварь по абсурдным вагонам

состава, где валится принцип игры,что был за творенье расчислен.Бессмысленный хаос рождает миры —а что, коль не так он бессмыслен?Молись ли, бунтуй – а природа своевозьмет, не нуждаясь в оценкетвоей или чьей-то. Мы ладим раек —она разрывает плаценту,

хоть даром бери: изобилия роготкликнулся маем лукаво —и сыплются гроздья бессмысленных строк,где буйствуют птицы и травы.

Вали, звездопад! Бесшабашность – уделне ждущих размеренных сроков,и взмыленный хаос разбить захотелунылую праведность рока.

Наверно, и ты б бескорыстно раздалвесь дар… кабы мы были в праве.Но где-то твоя полыхает звезда,что тоже зачем-то оставил…

В дороге

Май на подходе. Радужные нитиуже покрыли вновь каркас древес,уставших ждать его, зеленым пухом.До синевы небес голубизнасгустилась. Лишь живительная лавана землю полилась, тотчас бутонывсех мыслимых цветов, прорвавши тьму,одним порывом развернулись к свету,возжаждавши с приливом плоти воли,и трепетно раскрыли естество,таимое от глаз чужих, покудав них не пробьется вновь иная плоть,чтоб предъявить права на продолженье.

Заманит ли опять круговоротобманщицы-природы летописцав мечту или скорей в ее игру,что оба Главных сверху нам швыряют —в «начнем сначала»? Как соблазн велик —вслед за весною!.. Если позабытьоб осени, ей противоположной.И все же – да. Десятков семь с лихвойсудьба несла по этой каруселито вскачь, то притормаживая ход,а то и вообще пытаясь сбросить,чтобы не слишком многое пыталузнать, что не положено до сроканаивно заигравшимся слепцам,решившим, вроде, мудро: стань над схваткойтого, что быть могло бы, с тем, что есть.

Она права, но не принять соблазнане духа не достанет даже – сил!Разумная отрава скептицизматут не удержит – тщусь еще разокв хвост поезда взобраться на подножку.Иначе кто меня, как черта, гналвслед за грозой по мокрому хайвэюв спокойном, я-то думал, «Малибу»,что, будто конь, на мост, ополоумев,влетел – и на дыбы! Куда! – на насвдруг сверху радуга, как перст, прямая —Сатурна гневный перпендикуляр,не мягкой что дугой срастался с теломна запад отходящих туч, уже,казалось бы, пролившихся потокомнеровных строк на свежую траву,что впитывала жадно эту влагу.

Как мысль вошла, мол, кончилось искусство,наш век свернул в иную ипостась,где для творца какие-то задворкив теряющем сознание миру?С чего я взял, что рушатся основыне нами обозначенных начал,а, значит, и концов?.. По косогорам,как зеркальца, свои взметнули солнцатромбоны одуванчиков. Органвоздушных сосен справа выводилклассический порыв токкаты Баха,оческом грома вторя небесам.А саксофон – лохматый ельник слева —оттягивал полоску горизонтак стыдливо розовевшему закатуза кромкой отплясавших джигу туч.Все это был один шальной оркестр,плевавший на различье инструментов,что критиков повергло бы в экстаз.

Искусство – отражение искусства,что много выше, глубже, шире иворчливому сознанью неподвластно.Немногим – память о былом, что бьет,когда изменят ей, возвратным светом.Очнись, безумец! Пять минут назадты тоже мчался, с жадностью глотаяосколки преходящей красотыразверзшейся стихии, и в салонеей в унисон Чайковский душу рвал.Конец искусства как конец дыханья.Пусть ты не бог – спеши природе вслед,пока в блокноте есть листков с десяток,тобою не замаранных ещев тоске, чтоб оправдаться до июня.

И что же – вот: пишу в аэропорте,где ждать из дальней родины жену.

У черты

Вы снова здесь, изменчивые тени…

Настало: занавес почтиготов сорваться, там, за сценой,стучиться кто-то… Ты в ночине спишь и холодеют вены.

Бежать от старости смешно,как ныть о молодости глупо,единственно – фальшивых ноткак будто меньше, слишком хрупок

сухой остаток: завтра – свет,глубокий сумрак – послезавтра,прищелкнуть пальцами в обедеще не значит сесть за завтрак

в день следующий. Но покамысль жадная опоры ищетв безбрежье щедром языка —ты жив, пришлец, и, значит, пища

духовная опять нужнане телу бренному – сознанью,как ни горька, ни солона.И позднее сольется с ранним

в одной цепочке временной,пусть тем сходить, а те в началепути. Но что там, за чертойотпущенной, в какие дали

вихрь унесет? в какой раекнаивной басенки старинной,где бытие – небытие,а из частиц – одни нейтрино?

Кого здесь спросишь, что комуназначено – пустая тьма лишь?Не достучаться к Самому,что молишься и что скандалишь.

Поверить астрономам, ноих инструмент – всего-то лупа,а старость… право же, смешно.Вот молодость… да тоже глупо.

Осталось разве ублажатьостаток трезвый поздним рвеньем.Как Фауст, ты не все сказатьуспел, еще хотя б мгновенье…

Несутся опрометью дни —как Маргарита поседела!Повремени, повремени,душа, не сдавшаяся телу,ты снова корчишься строкой,готовясь вдаль с сумой заплечной.Нам только грезится покой —какой покой, когда он вечный…

Где старость бьется пред дверьми,где юность тщится пасть за други,простор осмысленный, примихоть эти жалкие потуги

каких-то слов, каких-то дел —мы суетимся, будто живыв веках… И я не все успел,как и соспутник мой строптивый,

кому сквозь ночь уже виднейпосланник, что за нами выслан.Но есть еще остаток днейдля сопряженья с высшим смыслом.

После того…

1. Она

Опять весна… но выдержать ли намтакое обновление природы,когда эпохи рвет напополам —на до и после празднеств и исхода.

Все повторялось. Так недавно Пансо вздохом – вздрогнул Рим! – исчез куда-то.Как будто кто качал – валил туман,и людям становилось тесновато

в привычных стенах, будто их сдвигалвозвратный вихрь, рвущийся с Голгофы,не знавший, на кого обрушить валпоследних слов, еще не сбитых в строфы:

«Отец, ты где?» Чуть больше десятиучеников. Куда им против силытолпы? Шептать лишь: «Сможешь, мать, прости,не сберегли…» И что ж, она простила?Да, Он учил прощать, но каковоей, женщине!.. Куда ей до пророков,до книжников. Был сын – и нет его,другие есть… Что ж ей так одиноко?

Поодаль слушать ли, припасть к плечу,когда один грустил, друзей нет рядом…Одиннадцать пришли. Я промолчу.Я все им отдала. Чего же надо

еще? Чтоб с ними я пошла к толпенадежду дать здоровым, утешеньекалекам и недужным? Как пропелпетух три раза – хоть сопротивленье

какое… Петр, наш камень, наш храбрец!Иаков, Иоанн, что ближе прочих…и где же он, духовный ваш отец —все разбежались после первой ночи!

А перед тем, как в день последний свойна воле он молился: «Как же рано…» —повязаны порукой круговой,вы спали под оливой Гефсимана!

Валить на Кариотина… смешно…Фома, Андрей, Филипп – вы разве чище,когда затем был хлеб, лилось вино…Вся плоть Его теперь пойдет на пищу?Вы разбредетесь по миру нестиЕго уроки – что от воли вашейостанется? От главных десятине отойти – итог не станет страшен,

коль рвенья чересчур, без берегов —свое вбить, отвергая и достойных?Он звал к добру, велел прощать врагов —вдруг именем Его зажгутся войны?

Как смертный знал: всему положен срок —а что, как долг его переосоздан?Он шел к любви земной – зачем же богдалекий, как блуждающие звезды?

Соратники… некрепки вы… просчет,что так легко решать Его задачи.Достанет духа вам, Матфей, Зилот,иль кто-то новый все переиначит?

Варфоломей и два еще на «и»,повторные Иаков и Иуда,спешить вам на восток, кресты своитащить не за дела Его – за чудо,

которое с приставкой гробовойк Нему прилепят лихо, и поди ты!Пройдут века, и сказочкой такойумело оболванивать левитамдоверчивую паству. Родовыхкровей своих предать я не готова.Простила б я, пусть мертв, спасете ль выхоть капельку Его живого Слова?

Опять весна… Я не скажу вам «нет»,все впереди еще, покажет осень,что стоите. Мы все идем воследУчителям, а вот куда нас сносит…

2. Они