New Arbat Avenue - Ян Ващук

New Arbat Avenue

Ян Ващук

© Ян Ващук, 2016

© Ян Ващук, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Привет

Привет, меня зовут Ян. Когда-то меня звали Ваня, но я заставил это имя скинуть 15 кг, качнул ему губы, одел в узкие джинсы и переехал вместе с ним в лофт на Яузе, где мы начали вместе работать над моим первым сольником.

Я музыкант, и музыка составляет самую большую часть моей жизни. Я записываю свои треки, выпускаю синглы и EP, и вот недавно у меня вышел первый LP, то есть лонгплей, альбом из 14 треков, над которым я и мои друзья работали весь последний год. Во время записи мне пришлось играть на разных инструментах – в том числе, как я сейчас понимаю, на себе самом.

Если вы читаете меня дольше, чем один день, то знаете, что я часто публикую в своем блоге новеллы – шорт стори – миниатюры – называйте, как хотите – небольшие тексты, на чтение которых обычно уходит примерно столько же времени, сколько на прослушивание и, может быть, еще одно прослушивание нового трека Ноэла Галлахера, Деймона Албарна или Лиззи Грант. Я записываю их у себя дома или в полевых условиях метро, электрички или кафе, используя внешний мир как медиатор и свой собственный нерв как винтажный электроакустический Morris 1974 года. Иногда я не очень строю, иногда откровенно лажаю, иногда использую дурацкие ходы, иногда получается что-то бессвязное, и я удаляю запись через пару минут, пока никто не успел ничего понять. А потом ночью переписываю по новой и все равно выкладываю.

Я люблю думать о своей прозе, как о зонде «Вояджер-1». Он стартовал в 70-х, когда меня еще не было, и продолжает лететь до сих пор, даже изредка отправляет на Землю данные и меланхолические фотки вроде той, на которой мы все – бледная голубая точка. Помимо всевозможного научного оборудования, на нем закреплена золотая пластина с небольшим посланием внеземным цивилизациям, в котором земные ученые попытались средствами своего земного символизма передать все прелести и невзгоды жизни в нашем мире и заодно дали его координаты. «Вояджер» летит на огромной скорости, но это все равно невероятно медленно приближает его к ближайшим звездам, где теоретически могут найтись адресаты его послания. И, тем не менее, он летит, потому что это его задача. Он будет тащить свою золотую пластину, когда настанут вторые 70-е, и еще одни, и еще. И даже когда все семидесятые закончатся, потому что закончится счет времени, он все равно будет лететь, экономя память для фоток и видосов сомнительных чудес экзопланетного света.

Если бы я был своим собственным критиком, я бы порекомендовал вам относиться к моей прозе как к 90-минутной кассете BASF с заклеенной жвачками защитой от записи – это были такие дырочки сверху, которые делались на лицензионных экземплярах в тщетной попытке предотвратить пиратское копирование. Раньше на ней были предковские Битлы, или Led Zeppelin, или Pink Floyd, или Боуи, потом сборник поспешных и либо слишком длинных, либо слишком коротких, обязательно с блевотной отбивкой в начале или в конце, но все равно любимых треков девяностых, записанных с «М-Радио», потом мой голос, звучащий с чудовищным эхом, мои пальцы, барабанящие по столу, мои миксы, сделанные в игрушечной программе, раздобытой в юном интернете, и записанные на протянутый через квартиру микрофон, пока папин компьютер был свободен, кусок клавишной демки, так же поспешно записанной мной и моим другом уже на его двухкассетник, и сразу же после слов «Все, есть, заебись» – странная запись с новой радиостанции, занявшей привычную частоту, на ней незнакомая и невидимая женщина профессионально стонет под пошлый эмбиент – ради этой женщины, похоже, можно было пожертвовать и другом, и остатками Боуи, – потом тишина, минута, две, шипение, треск, и – в самом конце стороны A – моя собственная работа.

И в том месте, где, по идее, пленка должна обрываться, умный японский двухкассетник аккуратно щелкает, сам меняет направление головки, мигает лампочкой «Auto-reverse» и продолжает играть. Он проиграет до конца все мои записи вперемешку с бормотанием, сопением и обрывками затертых слоев, и повторит все сначала, и еще раз, и еще. Он не вернет замолкшие радиостанции, не воскресит Боуи и не восстановит испорченные отношения, не вернет летящие за окном листья обратно на деревья и не втянет раздобревших одноклассниц обратно на крыльцо школы с тонкой сигаретой, но это, если подумать, не его работа. Его работа – плыть в теплой, то ли приречной, то ли океанской ночи, то ли в лесной, то ли в песчаной тиши, то ли в пустоте, то ли в гуще темной материи, вращаться и петь. И, понятное дело, беречь место для новых записей – в том числе с использованием меня самого в роли почти винтажного Jazz Bass 1994 года и экзопланетного мира в роли немного потрепанного и сточенного, но все равно надежного и любимого басового медиатора.

New Arbat Avenue

Лежа в ванне субботним вечером в аккуратной студии на Новом Арбате, по-семидесятски тесной, по-дветысячидесятски уютной, она фоткает себя, выигрышно ню в пене и полумраке, постит в инста – вытерев руку о бархатное полотенце – грам, ойкнув и чуть не утопив айфон в процессе. Подружка Настя с Ленинского – она такая же лапа – отвечает: «Хороша!». Еще бы не хороша, удовлетворенно улыбается она, ворочаясь, чтобы устроиться поудобнее в остывающей воде. Ты красивая, пишет некто Владимир Ш., профессиональный фотограф Москва. Горячая, пишет непонятный Владик. Главного не видно, типа шутит какой-то сальный козел. Набор смайлов от отчаянного школьника из замкадья – что там у него в потоке? – ну да, так и есть, микрорайоны, бетонные заборы, радуга из окна мытищинской панельки, драматичные селфи с другими такими же бичами в плохо освещенных туалетах бюджетных баров – это что, унитаз? – она выходит, выходит, смахивает, свайпает влево, стирает из памяти, встает на мягкое полотенце, течет на пол, выжимает волосы и медленно обтирается. Свеча на краешке ванны еще большая. Она смотрится в зеркало, смотрит на свое тусклое нагое отражение, делает еще один снимок – это уже для себя – ну, и, может быть, для Насти – ну, и еще на всякий пожарный для того хакера, который однажды взломает айклауд и выложит в сеть фотки Дженнифер Энистон, Милы Кунис и ее – если она к тому моменту уже будет в Бэль-Эйр, Лос-Анджелес, или в Нью-Йорке на 5th avenue. А пока – Arbat Avenue, как предлагает служба геолокации – мило, думает она, вроде как уже и не Москва, вроде как почти N. Y. C.

Она подходит к окну, расчесывая волосы гребнем, отдергивает занавеску и смотрит на улицу, на свой панорамный вью за 70K в месяц, на поток машин, на крыши магазинов и ночных клубов, когда-то бывших казино, на блестящий вдали Christ the Saviour Cathedral, на магнифиcентно иллюминированный Кремль, на подстриженные газончики и прозрачные остановочки, на скучающих на них в ожидании троллейбуса №2 хипстеров – ну да, рассуждает она, а чем не авеню, она достает телефон, открывает окно и, морщась от прохладного сентябрьского ветра, делает снимок, нечеткий, еще один, блять, как холодно, еще, вот этот вроде нормальный, она захлопывает окно и идет к кровати. Обрезает фото, отстраивает яркость и контраст – это важно, потому что так будет меньше видно эти дурацкие серые швы между строительными блоками на стене, this is so Russian, усмехается она про себя на – в перспективе – втором родном, «Как холодно», – подписывает на первом, подумав, добавляет хештег «арбат».

«Красотища», – комментирует Настька. Сидит безвылазно в инстаграме на своем Юго-Западе, похоже. Сомнительное удовольствие, размышляет она. «Могу согреть», – комментирует школьник из предыдущего поста, до этого говоривший только смайлами. Господи, думает она, сам-то хоть домой уже добрался-то? Ведь еще трясешься, поди, в своей жесткой подмосковной электричке, зажатый между двух злых бабок и дурно пахнущих мужиков, пялящихся в твой телефон, и тебе, наверно, действительно холодно, почти по-матерински нежно думает она. Давай беги уже домой, зайчик, не трать на меня заряд, оставь лучше на звонок маме и заветное «Я на платформе», – ведь добраться до конечной в твоем случае еще не означает добраться до дома, я лучше тебя знаю.

Я лучше тебя знаю, продолжает она уже вслух, каково это, когда тебе по-собачьи холодно, и тебя некому согреть. Когда любовь – это космический зонд «Вояджер-1», до которого радиосигнал идет 14 часов, и потом еще столько же обратно, и еще неизвестно, правильно ли он тебя понял и не врезался ли мимоходом в блуждающую комету, пока ты ждала ответа. Когда кажется, что ты чужая на этой планете, созданной специально для того, чтобы ты страдала. Когда единственный язык, на котором ты способна говорить, это язык пиктограмм и картинок, потому что любое человеческое слово, как неостановимый осколок метеора, больно бьет твое невесомое тело и норовит разгерметизировать твой скафандр, когда все окружающие тебя существа, активно общающиеся при помощи этих слов, выглядят сумасшедшими берсерками и непригодны для контакта. Когда ты – Стивен Хокинг, падающий в черную дыру, а твой вечер субботы – та самая черная дыра, выдающая себя за видимую вселенную с ее звездными скоплениями Медведково, Мытищ, Арбата, кремлевскими квазарами и расширяющимися межгалактическими пустотами остальной страны, где тебя угораздило родиться.