New Arbat Avenue - Ян Ващук

«Опубликовать твит?» – спрашивает Сири. «Какой, блять, – вздрагивает она. – Стой, куда!» Ваш твит опубликован, говорит Сири. Ой дура-а-а-а, твою-то мать, сотрясает телефон, так, так, твиттер, моя страница, удалить, вы точно хотите удалить этот твит? Ну ты загнула, пишет некий Вася1997, че куришь, пишет он, кальян по ходу был хороший, вторит Cowboy88, Наташ, ты че это, спрашивает NastkaMakaka – та же Настька, но в другом измерении, удалить твит, да или нет, спрашивает система, глупая машина, мне бы кнопку «Я не знаю», шутит она, неплохо, отвечает незнакомый какой-то ник, без скобочек, с точкой на конце, на вас подписан Родион Бездонников, сообщает твиттер, у Родиона в ленте одни тексты, а на аватарке черно-белый Родион с красивым узким лицом. «Наташ, сама написала?? Оч красиво!!!!» – по своему обыкновению обильно пунктуационно пишет Светка, вроде подружка, а вроде просто подписчица. У вас пять новых подписчиков – и все они такие зайки, рассуждает она. Удалить запись? Конечно нет, глупая машина. Господи, и правда холодно. Она встает, подходит к окну, проверяет ручки, да нет, все плотно, возвращается на диван, перечитывает запись.

«Межгалактическими» – слитно же, да? «Когда ты – Стивен Хокинг» – надо поправить на длинное тире. И вообще, можно ли «падать в черную дыру»? Вот что мне удалось найти в интернете по запросу «черные дыры гравитация». Спасибо, Сири.

Могу согреть, комментирует запоздалый козел фотку получасовой давности. Спасибо, приветливо отвечает она, – уже согрели. И смайлик, аккуратный, один, как Родион бы написал, наверно. И тире длинное. И вообще, пошел нахуй, я читаю. #science #is #sexy #мск #arbat #avenue

15

Уродливый шрам на моей правой ноге напоминает мне о лете. О лете, когда мне было 15, у меня были мягкие подростковые усы, длинные спутавшиеся волосы и зеленый велосипед «Кама» с отставшими наклейками и непомерно высоким седлом. Надо мной катилось ванильное небо, вокруг была сочная зелень Ленинградской области, прерываемая разноцветными дачными домиками и ларьками, подо мной – мост через реку Оредеж, на котором я на секунду потерял управление, испугавшись фуры, прижался к грубому бетонному ограждению и в кровь разодрал себе кожу.

Было не больно, но я испугался, что случится заражение, и помчался домой – вверх по пологому берегу, мимо дореволюционного здания телеграфа с верандой и башенками, мимо магазинов, мимо школы и садика, по улице Сквозной, на которой всегда дул сильный ветер – сплошным потоком, как в аэродинамической трубе, как на тренажере в ангаре NASA, где готовят миссию на Марс.

Я перескочил через двухполосное Сиверское шоссе, уронив на горячий асфальт со свежей разметкой капли своей теплой крови, и налег на педали на финишной прямой по родному переулку, где уже виднелся мой ярко-красный дом, окруженный дедушкиной строгостью, бабушкиной заботой и озоновым экраном летней вседозволенности. Там, в гостиной, на моей посадочной площадке, куда я безошибочно приземлился, меня ждала аптечка, инструменты, бинты, зеркальце, направленное на рану – четкие движения опытного пилота, стежок, еще стежок, зубы стиснуты, второй укол обезболивающего, капли пота, выступившие от концентрации, обрезать нить, откинуться в кресле-кровати, вздохнуть, уставиться на ковер на стене с вышитыми васнецовскими богатырями и расслабиться: ты дома, сынок, ты спасен.

Мой дом наклонялся на восток, его тень удлинялась, она наползала на канаву под забором, где обитали головастики, жуки-плавунцы и невидимые одноклеточные. Приближался густой нефильтрованный дачный вечер. По переулку двигался грузовик с газовыми баллонами – редкий гость, прибывающий раз в месяц, чтобы доставить нам топливо. Дедушка готовился принимать груз: надевал костюм, свой любимый галстук, прикалывал орденские планки на пиджак, натирал ботинки. Он смотрел на хронометр, он показывал мне большой палец, он выходил.

Калитку участка напротив открывал другой мужчина – моложе дедушки, но почти не уступающий ему мужественностью морщин, ястребиным изгибом носа, благородной сединой висков и голубизной глаз. Он тоже смотрел на часы. Ему тоже нужно было топливо. За его спиной стояла девочка – худенькая, хрупкая, растрепанная – я знал ее, мы часто катались вместе на велосипедах, ездили наперегонки по улице Сквозной и совершали вылазки по шоссе в соседние поселки.

– Еще, еще, – показывал дедушка водителю грузовика. – Еще на меня чуток!

Сосед от своей калитки тоже управлял процессом: он делал плавные жесты руками, вполголоса говоря:

– Хорошо, хорошо, не торопись – торопиться нам некуда.

Наконец кузов грузовика приблизился вплотную к нашим воротам, и дедушка поднял над головой скрещенные руки.

– Идеально, – со спокойной улыбкой сказал сосед, символически похлопав в ладоши несколько раз.

Водитель толкнул дверь кабины, поставил ногу на первую ступеньку, вторую ногу на вторую ступеньку, спрыгнул на траву, сделал несколько нетвердых шагов и подошел пожать руки обоим мужчинам. Все трое отправились к кузову, опустили борт и начали спускать на землю баллоны. Они двигались не спеша и время от времени обменивались короткими профессиональными жестами.

Я выехал на переулок с эффектной белой повязкой на ноге и стал наблюдать за происходящим, опустившись на багажник. Грузовик стоял у ворот, легко покачиваясь под уменьшившимся грузом, его зеленая кабина и черные колеса растворялись в сумерках, так что издалека были видны только ряды тускло отсвечивавших баллонов и фары. Ближние дачи и далекий лес неотвратимо наползали на солнце, его свет быстро истощался, собираясь на горизонте тонким мениском. На небе проступали звезды, пустоты между ними заполоняли вороны и мошка. Мужчины заканчивали разгрузку, теперь каждому оставалось доставить свой баллон к себе на участок и установить его в железную будку с надписью «ОПАСНО».

Дочка соседа подошла ко мне.

– Рана? – спросила она, показывая на повязку.

– Ага, – ответил я.

Бинт уже успел пропитаться кровью, и по нему расползлось здоровенное красное пятно. Прилипнет, подумал я и заранее поморщился, представив процесс отдирания.

– Болит?

– Да нет, в принципе, – выкинул я сразу два козыря: мужество раненого солдата и взрослый речевой оборот, значение которого я еще не до конца понимал.

Это был ход ва-банк, и я ожидал серьезного эффекта.

– Ваня! – предательски крикнула бабушка, высовываясь из окна на кухне и выпуская из него запахи оладьев и винегрета. – Беги ужинать!

– Ну ладно, – кивнула дочка соседа. – Пока. Мне пора.

Она стала удаляться, продолжая стоять ко мне лицом. Ее отец закончил монтаж баллона. Он был уже в доме, я видел, как в освещенных окнах двигался его силуэт – из кухонного окна в окно спальни, из спальни в детскую, из детской обратно на кухню, его руки брали посуду, баночки со специями, включали телевизор.

Их грязно-серый бревенчатый дом терялся в темноте, беспорядочно разросшаяся зелень вокруг него становилась темной материей, он округлялся, удалялся, уходил, смешивался с другими домами, со зданием телеграфа, где чаевничали призраки расстрелянной белой кости, с улицей Сквозной, слабо освещенной сельскими фонарями, с Ленинградской областью и Сиверским шоссе, тянувшимся через нее блеклой ниточкой вдоль черной ленты реки.

– Ваня! – позвала бабушка во второй раз. – Домой!

– Домой, – улыбнулся я.

– Домой, – подтвердил второй пилот.

– Запуск двигателей через 3… – начал я.

– До завтра! – крикнула мне через усиливающиеся помехи в эфире соседская дочка.

– 2…

– Спокойной ночи!

– 1…

– Пока! – я потянул на себя руль, седло врезалось мне в спину.

Фонарь рядом со мной ярко вспыхнул и заискрил, став на мгновение самой яркой точкой на переулке, самой яркой точкой на карте, самой мощной вспышкой за последние 30 лет наблюдений. Серо-желтая земля расплылась и растянулась под колесами моего велика. Я двигался сквозь прохладную звездную ночь, над спящей травой и канавами с органикой, по прозрачной разлинованной плоскости моего детства, наматывая круги вокруг кротовой норы, соединяющей его со взрослой жизнью.

New Horizons

Зонд New Horizons приближается к Плутону. Совсем скоро он пролетит мимо него на своей огромной скорости, прошмыгнет через усыпанный звездами черный квадрат, и на мгновение зависнет в слоу-моушене над поверхностью планеты-карлика, холодной и безжизненной, голой и скользкой – такой холодной и безжизненной, что покрытое росой футбольное поле в питерском микрорайоне Дачное сентябрьским утром перед пробежкой покажется тебе мягким пляжем Санта-Моники. Такой голой и скользкой, что твоя желтая хрущевка с трафаретной цифрой «13» на облупившемся углу и тяжелой металлической дверью подъезда станет самым милым местом во вселенной.