New Arbat Avenue - Ян Ващук

Космические инженеры – молодые татуированные парни из Лос-Аламоса в аляповатых гавайках на худые плечи и очках как в 70-е – уже написали программу, которую New Horizons выполнит в нужный момент в нужном месте, и, с Богом, отослали радиоволной ему в хвост. Пройдет четыре часа, волна пройдет четыре миллиарда километров, и он прочитает ее – как твоя подружка, которая живет в стеклянной высотке на другом конце города, и которой ты пишешь на фейсбуке: «Привет!» и собираешься отправить, но потом передумываешь и дописываешь: «Сто лет не виделись!», потом стираешь и пишешь: «Привет! Сто лет не виделись. Столько всего произошло…», потом стираешь и составляешь сложную программу на устаревшем языке прошлого, в которой есть нетривиальные решения, узкие места, условия и циклы, ты отлаживаешь ее и исправляешь ошибки, вносишь последние штрихи, перечитываешь, проверяешь, ставишь точку с запятой, закрываешь кавычку, убираешь лишние скобочки, наводишь курсор на кнопку «Отправить», и нажимаешь «Отправить», нажимаешь «Отправить», в замедленной съемке нннааажжиииимаааееешшшь «Ооооттттппппррррааавввиииттттть», и она уходит в открытый космос – маленькая радиограмма, которую уже нельзя изменить, через вакуум спального района на окраину Солнечной системы, к белой точке-лампочке, где ее примет холодная антенна, передаст холодному бортовому компьютеру, который включит все лампы, запустит все системы и скажет:

1 разверни корпус2 включи фронтальную камеру3 наведи фокус4 настрой экспозицию5 сделай 25 снимков6 поверни камеру7 сделай 25 снимков8 смени позицию9 сделай 25 снимков10 наклон 45 градусов11 46 градусов12 улыбнись13 сделай 25 снимков14 меняй наклон и продолжай делать снимки, пока Плутон не уйдет за пределы кадра15 откадрируй16 выровняй горизонт17 убавь яркость18 прибавь контраст19 примени фильтр20 отправь изображение21 отправь изображение22 отправь изображение23 отправь изображение

Пройдет ночь, и парни в Лос-Аламосе проснутся, примут душ, расчешут бороды, поцелуют спящих жен в пухлые правильные губы и гладкие глянцевые плечи, не щекочи, скажут те, парни спустятся в гаражи, заведут доджи и бьюики, приедут под высокими худыми пальмами по приятно шуршащему асфальту на свои рабочие места, включат компы, протрут глаза и один из них скажет: «Oh my God! Guys, you gotta take a look at this».

«Ребят, вы должны это увидеть!» – скажешь ты, доставая телефон из кармана джинсов в дымном шумном баре, с некоторым усилием вытаскивая его из глубокого кармана своих узких джеггинсов, вытягивая длинную радиоантенну, разворачивая радиотелескоп и нетвердым тонким пальцем целясь в большие квадратные кнопки на приборной доске.

«Смотрите, парни! – скажешь ты, сияя. – Это она!»

«Here it is. That’s it», – скажет инженер в наступившей тишине, показывая замершим с открытыми ртами коллегами контрастную и четкую поверхность Плутона на фоне черного космоса, впервые в истории человечества в full HD.

«Офигенно», – напишешь ты, забыв о нетривиальных решениях, условиях и циклах.

«Просмотрено», – ответит она.

«Шикарно выглядишь», – напишешь ты, садясь в такси, и твое сообщение отправится в пустоту, где тихо и прозрачно, где на пустой неубранной постели брошено домашнее платье и стоит открытый лаптоп, где спит сытая кошка, где висит Плутон, где плывет New Horizons, неумолимо превращаясь в пылинку на рукаве Млечного пути и продолжая делать фотки, пока остается заряд и работает связь.

Дед

Сегодня приснился дедушка. Он молодо выглядел – не седой, с бородой, худой, в берете, с немного озабоченным лицом, красивыми чертами. Нельзя было сказать, что он был рад видеть меня – скорее, принимал это как неизбежную формальность, которую лучше соблюсти.

Я зашел к нему в его просторную старую квартиру на последнем этаже монументальной сталинки с аркой в семь этажей, высоколобыми балконами с колоннами, гулкими парадными с театральными перилами, открытой лифтовой шахтой и двустворчатыми окнами в пол под пять метров. Из его окон открывался вид на океан, на горизонте маячили маленькие, но узнаваемые силуэты военных кораблей с радиолокаторами и вертолетными площадками. Дом стоял у самого берега, на обрыве, под которым лежал узенький пляж из жесткого песка, смешанного с тиной, галькой и океанским мусором – на таком не позагораешь, можно только ходить в резиновых сапогах и сидеть на принесенном с собой складном стульчике. Пляжа из окна не было видно – его закрывал обрыв – но я знал, что он там. Дедушка сделал все по своему вкусу.

На стене висели часы с маятником – это была точная копия часов из нашей квартиры на проспекте Металлистов в Питере, где они с бабушкой прожили почти 40 лет. Кроме часов, из той квартиры здесь ничего не было. Тусклая атмосфера пасмурного приморского дня сочилась сквозь шторы, отражалась в огромном книжном шкафу со стеклянными дверцами за дедушкиной спиной. Полное собрание сочинений В. И. Ленина начиналось за его левым плечом и продолжалось за правым, из-за головы выглядывало фото – его собственное черно-белое фото в пальто и шляпе, сделанное мастером в каком-то старом салоне. Оно было отретушировано – раскрашенно поверх масляной краской, как дедушка любил делать. Других фото в комнате не было.

– Ну что, Вань, как у вас дела? – спросил он довольно сухо, глядя в окно.

Он никогда не называл меня так при жизни. «Иван», «Ванчо», «Ванька», но – «Вань» – это было совсем на него не похоже. Впрочем, и я не знал его таким – почти моим ровесником, тоже художником, тоже занятым, тоже раздраженным всякими мелочами, отнимающими время.

– Да все нормально, дед, – ответил я.

Я тоже никогда бы не назвал бы его так – «дед». «Деда», «дедушка», но – «дед».

– Как мама?

– Отлично, – улыбнулся я.

Штора отлетела, и я заметил, что погода поменялась – вышло солнце, проступили куски неба, облака выстроились уходящими к горизонту рядами булок, океан застыл и заблестел, как свежая краска. Мне в лицо подул насыщенный миллионами запахов бриз, вместе с ними пришел миллион вопросов, которые я внезапно захотел задать деду – но они тут же улетучились, едва штора опала.

– Вот, поехала в Испанию, – закончил я, показав рукой за окно, где, вполне возможно, не было ни Испании, ни мамы, ни вообще чего бы то ни было человеческого.

– Хорошо, – кивнул дедушка. – Ты как сам, работаешь?

– Да, дедуль! – оживился я, и опять, поддавшись мгновенному порыву, собрался было рассказывать ему о своих проектах, о готовящемся альбоме, о вышедшей книжке, но резкий хлопок форточки (дед поморщился) заставил меня осечься на полуслове.

За окном раздался гул. Над домом пролетел военный самолет с маркировкой U. S. AIR FORCE.

– Ну, славно, – сказал дедушка. Обычно про такой тон говорят «подытожил», про себя отметил я.

Я понял, что официальная часть визита подошла к концу, и теперь все, что мне осталось – это свободные «плюс-минус десять минут», которые я могу использовать по своему усмотрению, не выходя за границы этикета ничего не должных друг другу деловых людей. Я еще раз окинул комнату взглядом, встал из-за стола, подошел к окну, всмотрелся в горизонт – корабли были подернуты маревом, они дрожали и искажались, медленно перемещаясь и вращая своими орудиями, в них не было никаких признаков иллюзии. Снова раздался гул – намного громче, чем в предыдущий раз. Стекла задрожали, завибрировали под моими ладонями, затрясли пыль, частички паутины и высохших мух, скопившихся между рамами. Окно заколотилось – сильнее, чем просто странно, грубее, чем просто реалистично, от чего у меня где-то в животе железно задребезжала и стала натягиваться тонкая струна паники, постепенно набирая свой высокий нестерпимый тон. Сверкающий на солнце, играющий стеклами кабины, лопатками двигателей, пулеметными башнями, различимый в мельчайших деталях, над домом заходил на новый круг американский стратегический бомбардировщик B-52 образца начала 60-х. Дедушка сидел неподвижно в кресле и поглаживал бороду. Я наконец решился и спросил:

– Дедуль, скажи, мы на острове, да?

– Да, – просто ответил он. Не эпично, не монументально, просто – «да».

– А год какой? – сразу же спросил я. Диалог начал раскручиваться, как спираль, через один обычный шаг, через два, через тысячу – шестьдесят второй – а место? – остров Рождества – минуя несущественные мелкие подводящие вопросы, одновременно с тем, как воздушная крепость поднималась на высоту бомбометания – небо, безбрежность, нежность, мерсибит, пушап и безбожие, – все это вытягивалось в одну звенящую нить не-из-беж-нос-ти, вокруг которой сходились финальные моменты нашей встречи.

– Nine, eight, seven, – отсчитывал офицер в насквозь пропотевшей рубашке с короткими рукавами – частично от тропической жары, частично от нервов. – Six, five-er…