New Arbat Avenue - Ян Ващук

– А год какой? – сразу же спросил я. Диалог начал раскручиваться, как спираль, через один обычный шаг, через два, через тысячу – шестьдесят второй – а место? – остров Рождества – минуя несущественные мелкие подводящие вопросы, одновременно с тем, как воздушная крепость поднималась на высоту бомбометания – небо, безбрежность, нежность, мерсибит, пушап и безбожие, – все это вытягивалось в одну звенящую нить не-из-беж-нос-ти, вокруг которой сходились финальные моменты нашей встречи.

– Nine, eight, seven, – отсчитывал офицер в насквозь пропотевшей рубашке с короткими рукавами – частично от тропической жары, частично от нервов. – Six, five-er…

Камера фиксировала его effort, чтобы позже быть смонтированным в пропагандистском movie by Department of Defense.

– Дед, – продолжал я, превозмогая перегрузки, потери гласных в словах и слов в запасе. – А что если убежать отсюда? Что если доплыть до материка? Они ведь все там, да? Джон, Джеки, Мэрилин, королева Елизавета, Джон, Пол – их можно встретить?

– Попробуй, – невпопад ответил он, пожав плечами.

– Zero! – прорезался в трещине, ползущей по высокому сводчатому потолку, голос командующего операцией «Доминик».

– Cut! – в шутку выкрикнул режиссер, предвкушая невероятные монтажные склейки.

Коричневые волны вспыхнули теплым желтым, по дверцам шкафа и корешкам Ленина пробежали отблески термоядерной вспышки, мешаясь с лучами закатного солнца, окна напряглись и выбросили из себя стекла, пыль, пауков, запахи тихоокеанской флоры ворвались в благородную сырость советского ампира, смешались с ней на субатомном уровне и аннигилировали, стирая проекцию дедушки на одну из одноразовых Земель, на одну из несуществующих сырых парадных, одним из не значащихся в календаре августовских дней.

Я проснулся, сел на кровати и выглянул в окно. Рабочий и колхозница несли свои серп и молот в голубую глубь стратосферы. Пока я собирался с силами, чтобы встать и пойти в душ, природа спешно вычищала артефакты сшивки пространства-времени. И к тому моменту, когда я наконец спустил ноги на теплый паркет, она почти закончила, но в тот момент, когда вместо ванной я зачем-то направился к балконной двери, встал рядом и прижал ладони к стеклу, я настиг ее.

Четыре рубля

В воскресенье вечером, возвращаясь с прогулки, зашел в круглосуточный магазин, чтобы сделать спонтанную бессмысленную закупку мусорной еды: две сосиски в тесте, шоколадка, пакетик сока, жвачка. Продавщица забыла дать мне сдачу – 4 рубля (перепутала двух- и пятирублевые монеты в той пригоршне мятых бумажек и меди, которую я вывалил на ее пластиковое блюдечко).

– А четырех рублей у вас не будет? – осторожно спросил я после нескольких секунд ожидания, попытавшись придать вопросу как можно более небрежную, необязательную, невзыскательную интонацию – господи, да нет так нет, пфф, о чем вы, милочка, на чай себе оставьте, ну чесслово, все, все, все – но получилось все равно довольно мрачно и быковато.

Вопрос упал тяжелой двухлитровой баклашкой на прилавок, опрокинулся, покатился, рассыпал по ленте розовые жвачки. Качок в черной кожанке за мной давил мобилу толстым пальцем.

– Ой, ой, простите! – запричитала продавщица.

– Да ничего, – попытался я остановить лавину.

– Простите, пожалуйста, – искренне улыбалась, разводила руками, трясла головой и пожимала плечами одновременно простая раскосая маленькая женщина в пуховике поверх форменной рубашки. – Вы мне пять дали, да? А я не узнала! Простите!

– Да, да, ничего страшного, – сам улыбался я и протягивал руку под ее руку, неуклюже и спеша выгребающую мелочь из кассы.

– Господи, не додала вам! – цокала она языком. – Если бы не вы! Вот спасибо. Спасибо вам огромное!

– Да не за что, – стыдливо запихивал я в сумку свои жалкие сосиски в тесте, уворачиваясь от ее ракет благодушия, которые летели в меня одна за другой. – До свидания!

– Хорошего вечера! Ждем вас снова! – кричала она, привстав, насколько позволял дурацкий полуофисный, полудомашний стул и жесткий прилавок. – До завтра! Ас-саляму алейкум! Аллаху акбар! Бох простит! Счастья вам! Любви! Денег!

Я шел к дому по тропинке, бомбардируемой потоками честности, любви и милосердия из самых недр видимой вселенной. На мокрых трамвайных рельсах вытягивались тонкими струнами отражения многомерного вечернего города. Мутные черные воды Яузы стали прозрачными и чистыми, зелеными океанскими, пенными мальдивскими, теплыми и спокойными. Кирпичные девятиэтажки, разбросанные у Ростокинского акведука вальяжной брежневской рукой, освещала Луна и лужковские подслеповатые фонари. Хипстер возвращал арендованный велосипед на собянинскую экологичную парковку у трамвайного моста. Лучи прожекторов били в античных рабочего и колхозницу, заодно выхватывая из тьмы фигуры поздних туристов и монорельсовую эстакаду. С территории ВДНХ в небо стреляли лазерные установки – там заканчивалась воскресная дискотека. Навстречу мне шли люди, мамы, дети, дяди, тети, внуки, бабы, деды, стремилась из центра и в центр Ярославка, превращаясь в пр. Мира. Метеоспутник делал новый виток вокруг Земли, предсказывая само собой разумеющееся похолодание и дожди. Надвигалась поздняя осень. Солнце, как обычно, пересекало небесный экватор, уходя в южное полушарие. Вселенная продолжала расширяться. Маленькая продавщица стояла на крыльце магазина «Продукты», затягиваясь дешевой тонкой сигаретой, смотрела на тропинку вдоль дублера проспекта Мира и качала головой:

– Четыре рубля…

Как дела?

Ребят, пожалуйста, будьте оригинальными! Придумайте что-нибудь поинтереснее, чем «Привет» и «Как дела?» Неужели это так сложно?

Ответы на популярные вопросы. Дела хорошо. Красивая, я знаю, спасибо. Нет, не замужем. Да, занимаюсь. Нет, не веган. Нет, не встречались. Не думаю. Даже если и встречались, я не помню тебя. Как можно запомнить всех, с кем встречаешься? Человек не способен удержать в памяти имена и лица коллег, с которыми сидит в одной комнате изо дня в день, что говорить о мимолетных встречах. Нет, конечно, где-то на задворках сознания у меня может храниться твое лицо, но я не знаю, как извлечь его оттуда. Да и зачем? Возможно, мы были знакомы в прошлой жизни – может быть, даже встречались, даже – допускаю – трахались, даже – чем черт не шутит – жили вместе. Может быть, у нас даже были дети, и мы пытались воспитать их идеальными, пытались сделать так, чтобы они, в отличие от нас, не повторяли ошибок своих родителей. Они родили других детей, воспитали их, привезли нам понянчиться на выходные, потом еще раз, потом это вошло в систему, потом эти дети тоже выросли, помогли нас похоронить, через какое-то время у них тоже родились дети, все это повторилось много-много раз, и где-то в цепочке перерождений, на одном из бесчисленных ее витков, наши души вдруг опять дернули со скамейки запасных далеко за пределами материального мира, дернули и отправили нас в очередную командировку в этот материальный мир, в наши новые юные, здоровые и привлекательные тела, рост 180, вес 60, русская, английский свободно, немножко французский.

Ты помнишь, как это случилось – помнишь этот момент? Нет? Я вот помню. Ну, вернее, не совсем помню – потому что это сложно назвать воспоминанием – и не совсем момент – потому что это сложно назвать моментом – но как-то так вышло, что у меня частично сохранились ощущения из той странной бесцветной пустоты, где все происходило. Я была там одна – хотя, наверно, здесь вряд ли применимо понятие одиночества – но при этом отчетливо ощущала повсеместное – если бы это было местом – и одновременное – если бы в нем текло время – присутствие тебя. Тебя и еще кого-то третьего, который был – если бы был – намного старше и мудрее нас обоих. Мы как будто составляли с ним одно целое, но при этом каждый из нас сохранял свою индивидуальность. Мы трое были одинаково близки друг к другу – не в смысле какого-то типа а ля секса втроем – это меня тоже не интересует, если что! – нет, это был другой, не поддающийся описанию союз: мы переливались друг из друга, обогащались друг другом и превращались друг в друга – наша замкнутая система находилась в состоянии полной гармонии и нулевой энтропии, пока однажды ты – да, это точно был ты! – не сделал что-то, что страшно расстроило этого третьего, нашего отца и брата, нашу среду и наш субстрат. Я не знаю точно, что это было, но мне, зай, если честно, насрать. Скорее всего, что-то из тех мерзостей, которые ты обычно делаешь. Не закрыл вход в пещеру, и ночью погиб огонь. Не присмотрел за рабами, и они попередохли от своей чумки. Не поднял руку на стадионе вместе со всеми, и нас поперли с работы. Не следил за составом атмосферы, и всей нашей космической оранжерее пришел конец. Как бы то ни было, зайчик, гармония нарушилась, все полетело к чертям. Лафа закончилась.