Марафон нежеланий - Катерина Ханжина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты, – Адам перебил меня и пристально посмотрел на Антона, – ты хотел бы остаться?
– У меня нет богатой мамочки, которая бы продолжала платить за меня.
– Иногда иметь такую мамочку очень выгодно. Или папочку, да, Роза?
– Нет. За все в итоге приходится платить.
– Какая ты сегодня игольчатая. Это все из-за него? Со мной ты – цветочек, а с ним – колючка? Играете в старинный роман?
– Нет, мы просто…
– Не надо. Я сам такой. Самых дорогих всегда хочется ужалить больнее.
– Я…
– Роза! Тебя слишком много. Присядь в тот угол, – он указал на кучу его грязных футболок, – и помолчи. А мы поговорим. Да, журналист?
Антон невинно пожал плечами.
– Расскажи мне, как ты сюда попал. Почему решил поехать в «Джунгли»?
Не знаю, как Антон сохранял спокойствие. Мне каждый вопрос Адама казался разоблачением. Делая вид, что я читаю этикетку на пустой бутылке водки, валявшейся на полу, или рассматриваю смятый карандашный набросок, я с гулко скачущим сердцем слушала их беседу.
Антон отвечал очень правильно, может быть, даже слишком ожидаемо, но за его ответами я чувствовала какую-то игру. Он опять манипулировал и подводил Адама к какому-то выводу.
– Я не слышу в тебе тебя! До сих пор не знаю, какой твой тон в работах. Ты все еще скован. Роза, какой он? Настоящий?
От неожиданности я крутанула бутылку водки, как будто бы мы играли в глупую игру на поцелуи.
– Он… он очень резкий. За правду. Смеется над всем ненастоящим, даже чуть приукрашенным.
– За правду? – Адам подошел и поднял бутылку с пола. – Сыграем? Правда или действие?
Антон пожал плечами. Они оба присели на пол, Адам резким движением своих жестоких пальцев закрутил бутылку. Мы притихли так, что мне страшно было сглотнуть. Я мучительно копила слюну, перекатывая ее во рту, как будто от этого она прибывала медленнее. Когда Антон хрустнул шейными позвонками, я все-таки сглотнула, но все равно получилось громко. Кажется, Адам улыбнулся. Горлышко остановилось на Адаме. Он обрадовался, как собачка, ждущая лакомства. Только хвостом не вилял, посматривая то на меня, то на Антона.
– Если бы можно было изменить один момент в твоем прошлом, что бы это было? – спросил его Антон.
– Я ничего не хочу менять. Тогда здесь бы сидел не я.
Адам уже схватился за бутылку, чтобы снова ее раскрутить, но тут Антон продолжил:
– Нет, я неправильно задал вопрос. Извини, можно переформулировать?
– Ну, ладно. Только один раз.
– Я хотел спросить: «Если тебе безоговорочно нужно поменять какой-то момент из прошлого, то что бы ты поменял?»
– Хитро… – Адам ласково улыбнулся и мечтательно как будто заглянул в прошлое. (Как-то Сашка мне говорил, что, когда люди думают о прошлом, они смотрят вверх и налево, а когда о будущем – вверх и направо. Как будто у нас перед глазами шкала времени.) Он постучал указательным пальцем по нижним передним зубам, как будто бы проверяя их на прочность, и ответил: – Я бы не стал выпивать всю эту бутылку за один вечер. – И постучал пальцем по матовому стеклу. – Местная водка – та еще дрянь.
Я не удержалась от смеха. Адам рассмеялся вместе со мной и расслабленно откинулся назад, как бы показывая, что он весь наш – открытая книга.
Во второй раз отвечать пришлось мне. Кажется, Адама это расстроило. Он небрежно бросил мне вопрос:
– Розочка, скольких чужих мужей ты соблазнила?
– Я не… Ты же знаешь, что все не так. Я не соблазняла специально. Они сами соблазнялись. И их было немного. Всего два. Не считая Сочи. Ты понимаешь. – Не знаю почему, но мне хотелось показать Антону, что Адам знает обо мне больше.
– Не понимаю, кому это может быть интересно, – сказал Антон и закрутил бутылку.
– Плюс третий – я. Я тоже женат. Я спал с ней. Дважды, – бросил Адам Антону.
– Я бы и сам переспал, если бы не уважал ее. – Антон показал, что он безразличный кот, а не собачка, которая уцепится за эту пренебрежительно брошенную кость и будет рыча ее грызть.
Горлышко снова показало на Адама.
Он равнодушно сказал:
– Действие.
Было видно, что ему скучно с нами играть.
«Нам бы выпить», – подумала я.
Хотелось приказать ему что-то такое, от чего бы он пришел в восторг. Чтобы сказал, хотя бы мысленно: «Да! Моя девочка!» Но вместо этого я сказала то, что должно было понравиться Антону:
– Мне кажется, трезвым очень скучно играть. Может быть, ты приготовишь что-нибудь уносящее?
– Да-да, – оживился Антон. – Как в ту ночь.
Конечно же, он имел в виду ту ночь, когда Ада упала со скалы в море. Но Адам не понял намека, наверное, подумав про ночь в наш первый месяц, после которой уехали Настя с Машей.
– Вы стыдитесь себя? Хотите замаскироваться алкоголем? Не-е-е-ет. Мясо нужно сдирать с костей без наркоза.
Мы все замолчали. Было слышно, как какое-то растение мясистыми листьями гладит стенку домика, как шумит море и Забава что-то напевает, наверное, сидя у своего домика.
– Роза?
– Покажи ту картину, – я ткнула пальцем в полотно, заботливо, как младенец, укутанное в серую простыню. Остальные картины были или небрежно занавешены какой-нибудь изношенной футболкой, или просто повернуты к стене. Только сейчас я осознала, что изменилось в комнате – здесь было много картин. «Он ведь готовится к какой-то выставке», – вспомнила я.
– Роза, это не концерт по заявкам. Еще бы порисовать меня попросила. Ты должна приказать мне сделать что-то, чего я не хочу делать.
– По-моему, ты как раз таки не хочешь показывать картину, – сказал Антон.
Адам посмотрел на меня, как будто бы гипнотизируя. Я подумала: а вдруг там наша с ним картина? Зачем ему прятать изображение Ады? Для нас ведь это ничего не значит.
Адам медленно встал, дошел до картины, обернулся на нас, потом стал медленно ее разворачивать, прикрывая собой изображение. Под простыней оказалось полотно, мумифицированное туалетной бумагой. Ее Адам тоже раскручивал медленно. Но в этом не было театральной медлительности, без драматизма. Он был простым сгорбившимся парнем с грязноватой головой, который копается в углу неряшливой комнаты.
– Моя самая ценная работа. – Адам повернул к нам холст. На белом фоне было шесть красных точек.
Когда мы подошли к холсту (сам Адам не двинулся с места), то стало заметно, что это кровавые отпечатки больших пальцев.
– Наша клятва на крови.
– А шестой чей?
«Идиот! – подумала я. – Их ведь и сейчас шесть».
