Марафон нежеланий - Катерина Ханжина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты так спокойно говоришь об этом, как будто не понимаешь, что это почти рабство.
– Нет, это высший уровень свободы. У нас есть главное – это мы.
– Тогда почему ты решил все мне рассказать?
– Потому что узнал, кто ты. Если ты не успокоился спустя три года, то будешь пытаться узнать, что случилось, пока не сложишь версию, устраивающую тебя. Я просто облегчил тебе задачу.
– Ты не был мягок, когда рассказывал про вас.
– Мы не рафинированные хипстеры. Мы – это мы. Иногда жестокие, иногда несправедливые. Но мы признаем это и принимаем. И учим этому.
– То есть ты до сих пор веришь в то, что говоришь?
– Стараюсь.
– А Ада? Ты же понимаешь, что с вами будет, когда я опубликую статью.
– Мне кажется, когда ты ее опубликуешь, нас уже не будет.
– Эй, подожди! Что ты имеешь в виду?
– Вы закрыватесь? – спросила я.
Рассказ Тимура никак не повлиял на мое желание остаться здесь после обучения.
– Скоро сами узнаете.
– А его исчезновения? Куда он уходит раз в месяц?
– Он – наркоман. Просто торчок. Я не знаю, на чем он сидит, но это что-то жесткое. Может быть, надеется откинуться в лесу. Может быть, просто не хочет, чтобы его видели под кайфом.
– Но… письмо?
– Наверное, какой-то эксперимент Адама. Или кто-то из нас очень хотел, чтобы правда наконец-то открылась.
Тимур быстро зашагал вниз. Мы пошли за ним, но он растворился в темноте джунглей. Мы догнали Тимура, когда он спускался к кухне. Судя по голосам, там было несколько человек. Поэтому нам пришлось остаться в лесу.
Глава 35. Рита Всполохова. «Самый прекрасный момент в жизни»
Мы подождали, когда голоса на кухне утихнут, и спустились вниз. Антон молчал и сердито сопел – то ли от сосредоточенности на спуске в темноте, то ли от ярости.
У входа в домик я спросила:
– И что дальше?
– Не знаю. – Антон сел на землю и обхватил голову руками. – Не знаю, блять, не знаю.
Я не понимала, был ли он до сих пор влюблен в Аду или расстроился из-за упущенной сенсации. Но сегодня впервые мне не хотелось иронизировать.
Я присела рядом и погладила его по руке.
– Ты ему веришь?
– Не знаю. Надо все обдумать. А письмо?
– Мне кажется, это он написал. Он не случайно вставил в свой рассказ упоминание о том, как Адам учил их подделывать почерк. И в конце он сказал: «Кто-то из нас хотел, чтобы правда открылась». Почему он так легко решился все рассказать?
– Ладно. Перестань. Мне надо все обдумать. Иди спать, Роза.
– Если я тебе понадоблюсь – разбуди.
Он ничего не ответил.
Так странно было просыпаться самостоятельно, поздним утром. Пока я не вспомнила ночной рассказ Тимура, я ощущала себя тягучей ириской: лениво потягивалась, вязла в каких-то сонных мыслях.
Окончательно проснувшись, я старалась не думать о том, что узнала ночью. Их трагедия не казалась мне красивой, я видела растерянных ребят, которые уже никогда не смогут исправить свою ошибку. А тут мы со своим щенячьим восторгом: «Искусство! Искусство!» Да им от этого, наверное, проблеваться хочется. Неудивительно, что они планируют закрыться.
– И что будет дальше? – спросила я Риту за завтраком.
Необычным завтраком. Антон уже проснулся и залез на ту самую скалу над пещерой. Лев энергично стучал по клавишам, сидя под деревом и шумно прихлебывая («серпая» – как говорил он сам) кофе. Остальные спали. Так непривычно было завтракать по отдельности. Мы сидели на пороге нашего домика, а не за общим столом. Никто не говорил с набитым ртом, не утаскивал твой тост («пока ты его не намазала джемом – он ничей», – говорил Лев), не обрызгивал чью-нибудь белую футболку соком фруктов, не философствовал.
– Ты про Саву? – Сава вернулся под утро, еще позже меня. Сказал, что все расскажет днем, но пока не проснулся. Рита говорила, что он был одухотворен и на ее вопрос: «Мы уезжаем?» – ответил: «Глупости!»
– Я про всех нас, после «Джунглей». Я бы хотела здесь остаться. Не хочу быть одной.
– Ты не одна. Ты можешь пожить у меня, сколько захочешь. А если я перееду из Москвы в Новосибирск… К Саве… То он, наверное, будет не против…
– Вы еще не решили?
– Ну да… Я, наверное, перееду к нему…
– Круто…
– Но ты тоже можешь! У него большой деревянный дом, от деда… За городом, тоже на природе. Можем свои «Джунгли» организовать. Назовемся «Тайга».
Мы рассмеялись. Нет, все-таки таким человеком, как Рита, можно только родиться. Ни одной духовной практикой не воспитать в себе такое обаяние, такое нераздражающее жизнелюбие. И я ведь понимала, что она говорила все это не из вежливости, а искренне, но все равно хотелось ее уколоть в ответ.
Я промолчала только потому, что к нам пришел Миша.
– Просто хочу проведать вас. – Миша поднял руки, как будто бы ждал от нас негативной реакции. – Остальные спят?
– Антон встал, вон там по скале лазает, – сказала я, подчинившись желанию посмотреть на реакцию Миши. Я сразу же пожалела об этом.
Но Миша отреагировал спокойно:
– Вот неугомонный, все время нужно куда-то, где-то ползать. Это все из-за офисной работы. Насиделся там…
– А там не опасно? Это же оттуда спрыгнул… – опять ляпнула я.
Мне почему-то было приятно думать, что я окажусь полезной для Антона.
– Ну, если он захочет спрыгнуть, то ему и у окна стоять опасно, – совсем беззаботно проговорил Миша и, просвистев какую-то веселую мелодию, пошел обратно.
Но через пару шагов остановился, развернулся и с теплой-теплой улыбкой спросил:
– Есть какие-нибудь пожелания на обед?
Я пыталась увидеть отпечаток трагедии в их лицах. Но Миша был улыбчивым и внимательным, наверное, как тот Миша, который мыл посуду у Адама и уважительно выслушивал чужие рассказы. Забава тоже не выглядела страдающей. Да и никогда не выглядела: она была трогательно рассеянной, немного неуклюжей, но я никогда не замечала отпечатка горя в ее затуманенных глазах. Таинственность, загадка – да. Но несчастной она не выглядела. Венера и не должна была страдать. Сейчас она была самой нужной женщиной для Адама. Он сам был нервный, но не печальный. Выходит, страдал только Тимур? И не по Аде, а
